— Больше-меньше — тут не мера. Анна Андреевна другая. Другой голос, другое напряжение энергии.
— Мы с ней антиподы в плане человеческом, да и по сути поэтической личности. Я люблю в Ахматовой больше всего то, чего сама не умею. Ее сдержанность, гармоничность! Огонь, но укрощенный. — Марина искоса поглядывала на профиль спутника — закинутую голову, крупный, ходящий на выгнутой шее кадык, лицо с опущенными веками. Ресницы были богатейшие, так, что глаза казались вовсе закрытыми. А от того речь Осипа была похожа на изречения слепого оракула. И понимал этот оракул Марину с полуслова.
— У вас с Анной Андреевной разный тип горения. Внешняя сдержанность Ахматовой как бы скрывает внутренний пожар. Она наблюдает со стороны. Вы же бушуете вся в открытую. Вся лава стиха выплескивается наружу. И с какой мощью!
— Увы, я — живу крайностями. Иначе не получается. То чернокнижница, то монахиня. Перепады «давления» заводят механизм моих стихов. Вот и получается плач. А то и рыдания. — Марина в светлом цигейковом полушубке и сдвинутом на ухо белом беретике чувствовала себя неотразимой — этот странный гений был целиком в ее власти.
— Вы громкая. Изнутри громкая. Даже когда шепчете — всегда кажется, что кричите. У Анны Андреевны другой голос.
— Для меня стихи Анны — это дар Божий, явленный миру в прекрасной женщине.
— А вы не завистливы, Марина, — редкость в нашем кругу. Или лукавите? — Не поворачивая головы, он искоса глянул на спутницу.
— Я всегда говорю, что хочу.
— А делаете тоже, что вам хочется?
— Стараюсь не хотеть того, что не могу достать.
— «А виноград-то зелен»! — он положил руки на ее плечи. — Меня достать просто. Но только вам, Марина. Для других я абсолютно несъедобен.
Поцелуй открыл новый роман Марины, головокружительный, потому что ее партнером был Поэт, которого она сразу возвеличила, поставила выше себя.
— А знаете, что я теперь непременно должна сделать? — отстранившись, не убирая рук с его плеч, она посмотрела прямо в это особенное, по-детски торжественное лицо: — Я должна подарить вам свою Москву!
Так начинался новый роман. В «Истории одного посвящения» Цветаева вспоминала «чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву». Когда 20 января Цветаева вернулась домой, Мандельштам приехал с ней. Представила гостя мужу:
— Сергей, знакомься — Осип Мандельштам. Он тебе понравится. Почти Пушкин, ну уж молодой Державин — точно. И совершенно особенный. Он поживет у нас. Я хочу подарить Осипу свою Москву.
