Мужик продолжал стоять, неловко одергивая рубаху.
— Ну, что же ты?
— Так, ежели, — заикал Игнат. — Так, ежели чижало там или что, так не надо. — Он отвернулся в сторону, нахмурившись.
— Вперед ехать или назад? — стараясь говорить мягче, спросил Липатов и опять рассердился и на свой глухой голос, и на Игната, и на мужиков.
— Сзади он живет, — подсказал один старик, — самая крайняя изба.
— Н-но, гад! — хлопнул Липатов по коням и, круто повернув, поехал.
Игнат догнал его и пошел рядом.
— Эх ты, дядя Игнат! — упрекнул его Илья. — Они тебя костерят, а ты тут же и молчишь.
— Не привыкать нам, сынок.
— А ты отвыкай.
Когда они въехали во двор, солнце уже село. По улице, трезвоня боталами, нарасшарагу из-за полного вымени, шли коровы. Овцы торкались между ними, и, ежеминутно теряя друг дружку, жалобно блеяли.
Липатов, узнав, что яровое не навозится, выругал потихоньку Курова, сующего свой нос везде, где даже его и не спрашивают.
— Давай, что у тебя есть — соху или плуг, — спросил он у Игната.
— У меня, — замялся Игнат, — нету.
— Ну, попроси у соседа.
— Не дадут.
— Да что это за народ у вас такой живет тут?
— Я пойду, — вызвался Илья и, оправив гимнастерку, позванивая шпорами, вышел на улицу.
— Ишь, черт! — заметив на Илье выходные, ярко-голубого сукна брюки, заворчал Липатов. — Вырядился, будто на спектакль приехал!
Он растер лошадям плечи и ноги, сунул им сена и вошел в избу. Наполовину выбитые стекла окон избы заклеены газетами; печь, занимающая треть избы, полуразвалилась; на бревенчатых задымленных стенах кое-где приклеены картинки от конфет и папирос. Даже икона облупилась — у Николы слезла краска с носа и правого глаза, порыжевшее от времени дерево безобразило лицо изображения. «Как они молятся такой... морде?!» — подумал Липатов.
С пола на Липатова смотрел сидень-рахитик с огромными глазами, в которых светились печаль и застывший испуг; тонкие, как змеи, ноги были подвернуты под себя. От него нехорошо пахло.
— Здравствуйте, — превозмогая отвращение, поздоровался Липатов.
— Милости просим! — ответила хозяйка, жестом приглашая сесть на лавку.
Липатов, едва не касаясь головой матицы потолка, прошел и осторожно опустил свое огромное тело на лавку; лавка взвизгнула и, глухо шипя, подалась.
— Плохо вы живете, — еще раз оглядываясь, сказал Липатов.
— Плохо, — безразлично ответил Игнат.
— Плохо, а умирать вот никому не хочется. Даже вот ему, — кивнула головой хозяйка на сына-рахитика.
— Где земля-то у вас? — переменил тему разговора Липатов.
