Карпов замолчал! Собрание, потупившись, тоже молчало, перебирая пальцами по коленкам. С колхозом дело не двигалось, и это неприятно досадовало.
Карпушев, подождав немного, объявил вопросы законченными, предложил высказаться.
— Чего высказываться, все понятно! — крикнули из собрания.
— Правильно. Принять к сведению.
Смоляк встал и, оборачиваясь к собранию, начал настаивать на открытии прений.
— Я предлагаю высказаться о выполнении договора шефами и о нашем договоре, а то так не понятно, что мы принимаем к сведению. То ли, что буржуазия на нас наседает, или что мы не выполнили договор в части организации колхоза. Прошу высказаться.
— Дай слово! — выскочил Ковалев.
Не дождавшись решения председателя, он выбрался из рядов, вскочил на эстраду.
— Это про кого была речь с Фадеичем? Про кого? Про меня! Это как?
Ковалев с размаху хлопнул себя по груди, взвизгнул.
— Как это? Враг я Фадеичу? Враг?
Ковалев покраснел, глаза налились слезами, вздернутые губы ощерили две гребенки зубов.
— Может, я и ваш враг? Может, меня выгнать надо? За что бьете, товарищи? За что? Э-эх!
Илья рванул гимнастерку, качнулся и, отбежав в угол эстрады, заревел, часто вздрагивая плечами.
Собрание завозилось, некоторые повскакали, загалдели все сразу.
— Не надо было! — кричал кто-то.
— Ни за что убили парня!
— Бригада тоже!
— Стой! Тише!
— Слово!
— Тише!
На эстраду влез Миронов и, срывая голос, кричал о нанесенной обиде, о позоре перед Фадеичем.
— Тише, ничего не слышно! — колотил по столу Карпушев.
Миронов грозил кому-то пожаловаться, чего-то требовал. Из собрания на эстраду влез еще один — Вишняков — и, разбрызгивая слюни, заорал так, что перекрыл весь шум.
— За горло взяли да еще коленкой придавить хочете? Га! Продали! За машины продали! Теперь совсем в землю вгоните на заготовках! Всю зиму дарма спину гнули, теперь и летом в лес погоните? Хватит! Не согласны!
Едва вишняковские выкрики дошли до собрания, шум прекратился сразу. В мертвой тишине рощи был слышен только Вишняков, глухо выбрасывающий фразу за фразой.
— Скотинка! Верхом на вас в колхозы поехали! Пикнуть не смеете!
Эти слова как хлыстом хлестанули красноармейцев по лицам. Секунду они молчали, потом разом вспыхнули, прорвались, в неудержимом гомоне заорали снова:
— Долой!
— Долой!
— Вон! К-кулачная рожа! Вон! Слезай! Долой!
Задыхающийся Вишняков хотел крикнуть что-то еще, подавился, плюнул и, соскочив, не оглядываясь, побежал к эскадрону.
На его место подошел побледневший Ковалев, он держал фуражку в руках, нервно перебирая ее.
