— Я, товарищи, прошу меня с ним не путать. Я с ним ничего не имею. Кулак он.
Из собрания зло крикнули:
— Ты не нанимал его в защитники себе?
Ковалев слез с эстрады, ушел на скамейку.
— Вот тебе и «принять к сведению»! Приняли! — съязвил еще кто-то.
— Кто еще желает? — предложил охрипший Карпушев.
Собрание молчало. Затихло тяжелым молчанием.
— Кто?
Никого нет. Молчит собрание.
Тогда вышел военком. Он всегда выходит в этот момент, он распутает. На то он и военком, на то он старый большевик, чтобы говорить за красноармейцев то, что они не умеют сказать, чтобы распутать то, в чем они запутаются.
— Ну? — спросил он у собрания. — Высказались?
Красноармейцы усмехнулись вместе с усмешкой военкома.
— Высказались. Хоть и не складно, зато здорово и откровенно. А Ковалеву и Миронову — урок. Теперь им должно быть понятно, за что мы их ругаем. За то, что они подрывают нашу дисциплину, за то, что они этим самым играют в руку кулачью, сами того не сознавая. А Вишняков сегодня собственноручно подписал себе кулацкое звание. На днях из сельсовета получено извещение, что его семья уже восемь лет как лишена избирательных прав, и, значит, через несколько дней мы его уволим. Кулакам опасно доверять оружие. Теперь нам осталось сказать свое красноармейское слово о героическом усилии наших рабочих шефов, о Фадеиче, о том кочегаре, что рассказывала бригада. По-моему, нам надо приветствовать это. Как, товарищи?
— Правильно-о! — задвигалось, оглушительно захлопало собрание.
— Я предлагаю о лесозаготовках послать письма родным, призвать их к участию. Кто пошлет?
Заскорузлыми окомелками вспорхнули руки.
— Все. Теперь о боевой готовности. Надо послать им письмо, что мы готовы каждую минуту выступить. Кто — за?.. Все. Теперь о колхозе в Негощи. Скоро мы поедем туда всем, эскадроном, надо будет каждому из вас принять в этом участие и постоянным представителем выдвинуть помкомвзвода Ветрова. Нет возражений? Нет. Еще какие предложения?
— Выполнить договор на сто процентов! — крикнули из собрания.
Поднялся Абрамов и, чеканя слова, сказал:
— Я пишусь в коммуну к Курову.
— Еще что?
— Фадеичу письмо послать!
— Пошлем, товарищи? — улыбаясь спросил Смоляк.
Красноармейцы грохнули аплодисментами. Хорошим, легким смехом заблестели глаза, обветренные губы растянулись в широкие, веселые улыбки.
