— «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! Я вопию днем — и Ты не внемлешь мне, ночью — и нет мне успокоения…» — Раввин сделал паузу, положил руку на развернутый свиток и посмотрел на Катерину. Затем обвел взглядом молящихся и проговорил: — Простите меня. В это необычное утро я начал с необычной молитвы. К нам кое-кто пришел. Я должен принять решение, но не могу его принять. Поэтому я читаю то, что оставили нам предки наши…
Пока Мендоса говорил, из-под двери в синагогу стали пробиваться тонкие струйки дыма, наполняя древнее здание едким запахом; послышалось легкое потрескивание. Старый сторож подбежал к двери, пытаясь открыть ее, но та не поддавалась.
— Помогите! Помогите! — закричал он.
Мужчины бросились помогать ему. Катерина сидела неподвижно. Мендоса, возвысив голос чуть ли не до крика, читал:
— «Но Ты, Святый, живешь среди славословий Израиля. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их. К Тебе взывали они и были спасаемы; на Тебя уповали и не оставались в стыде…»
А пламя уже ревело. У Катерины было странное ощущение — ей казалось, что она видит все, что происходит за стенами синагоги. Она ясно поняла, что синагогу подожгли снаружи. Прихожане оказались в ловушке. Весь еврейский квартал стал площадью аутодафе, посреди которой, как сухое дерево, пылала древняя синагога.
Келья, в которой Торквемада жил в это время, была ненамного больше камеры, где содержался Альваро. Черный кафельный пол, свежепобеленные стены. Единственным украшением — если можно так выразиться — было висевшее на одной из стен распятие. Из мебели в комнате были только стул, кровать и небольшой комод. Перед распятием на полулежал пеньковый коврик. Когда монах постучал в дверь, Торквемада стоял на нем на коленях.
— Войди, — сказал Торквемада.
Монах открыл дверь. Торквемада не поднялся с колен. Келья освещалась только полоской света, проникавшей сквозь окошко в стене у самого потолка. Монах остановился на пороге в ожидании. Наконец Торквемада закончил молитву, встал, повернулся к монаху. Падавший из окошка луч света лег между ними.
— Что скажешь, брат мой? — спросил Торквемада.
— Синагогу сожгли, — ответил монах.
Лицо Торквемады словно окаменело, он кивнул:
— Я видел дым. Пахло горелым. Кто поджег синагогу, брат мой?
— Люди… Добрые люди…
— Добрые люди? А может, воры и убийцы?
— Добрые христиане. — Монах как бы оправдывался.
— Значит, добрые христиане, — выразил кивком одобрение Торквемада. — Когда синагога загорелась, в ней были люди? Евреи в это время молились?
