Вода в медном котелке быстро вскипела, девушка положила в неё не съеденное днём вяленое мясо, луковицу, малую меру бобов и отодвинула посудину подальше от огня — мясу и бобам надо как следует потомиться, бурное кипение им совершенно ни к чему. Когда варево поспело, Милица заправила его душистыми травами и сняла с огня. Дав похлёбке немножечко настояться, проголодавшаяся девушка разливной деревянной ложкой наполнила миску и попробовала — вкусно! Особенно — натощак.
Поужинав, Милица заметно повеселела и достала из сундучка бронзовое зеркало — ничего она не уродина! В слабых всполохах угасающего пламени полированный металлический диск отражал нечто таинственное и чертовски привлекательное: выпуклый белый лоб, задорно вздёрнутый носик, а главное — мерцающие в голубоватой глубине глазниц тёмно-зелёные изумруды: её глаза! Такие невыразительные днём и такие завораживающие сейчас — в пляшущих отсветах догорающих в очаге поленьев. А если сюда добавить обрамляющее всё это магическое совершенство лунное серебро волос — вообще! Да увидь её в этот миг Путятко — без всяких приворотных зелий навсегда прикипел бы сердцем!
Мечты, мечты… увы, Милица твёрдо знала: днём волшебство рассеется, и бронза вновь отразит "украшенную" малиновым носом белёсую невыразительность — её, с позволения сказать, лицо. На которое не то что Путятко, пьяный норманн не бросит заинтересованного взгляда.
Очаг прогорел, немного всплакнув, Милица настроилась на иной лад: ну и чёрт с ними с мужчинами! Быть замужем… да — ночи любви, дети, но… брань, побои, постоянный тяжёлый труд! А главное — ничего по своей воле, всё по хотению господина-мужа. Каково-то ей — девушке своевольной с детства — будет смирять себя? Нет, не зря она не пошла за хромого Ждана! Хоть тогда ещё и не понимала толком, но сердцем чувствовала… разве ей плохо с мамой? Кто сказал, что всякая девушка обязана выйти замуж? Нет такого закона!
Время близилось к полуночи, шум на деревенской площади постепенно стихал, гонца от старейшин всё не было… Милица, прилегла на набитый соломой матрац, закрыла глаза, но сон к ней не шёл: а вдруг — да?..
Ночь перевалила за середину, с деревенской площади до хижины Дарицы теперь доносились только редкие выкрики наиболее стойких пьянчужек, девушке не спалось: что? Старейшины опасаются предложить её норманнам даже сейчас? Когда у тех наверняка уже двоится, а то и троится в глазах? А как же юные невесты? Девственностью которых пришлось пожертвовать, откупаясь от свирепых грабителей? В то время, как она, не имеющая никаких шансов на замужество, валяется на соломенном матрасе, постыдно не желая участвовать в общенародном жертвоприношении?
