Следующая комната оказалась парадной столовой, полной кушеток и низких столов, со стенами, украшенными изображениями застреленной дичи и рыбин. Кое-какой свет проникал сюда через стеклянный потолок; была видна галерея, идущая по второму этажу. В столовой царил порядок, кушетки были расставлены вдоль стен, однако сохранялся слабый винный запах — как видно, от пролитого вина, пропитавшего мраморные плиты.
«Кабинет должен примыкать к столовой, — решил Малагирос. — Так хозяину проще развлекать клиентов». Однако дверь в следующую комнату оказалась запертой. Судя по ощущению, она также охранялась заговором.
Вот и отлично! Малагирос опять вооружился баночкой с маслом и нарисовал на двери символы, которые должны были рассеять колдовство и позволить ему войти.
В следующей комнате горел огонек — видимо, на случай, если хозяину потребуется воспользоваться кабинетом среди ночи. В неверном свете Малагирос увидел помещение размером пятнадцать на двадцать шагов. Стены были увешаны полками с инкрустациями из слоновой кости, заваленными свитками. Ближе к столу лежали свежепереплетенные рукописи. Стол был так велик, что рядом с ним стояло несколько стульев. На самом столе не было свободного места от папирусов, пергаментов и нескольких тяжелых пресс-папье; на одном из пресс-папье красовался изумруд с кулак величиной, с резьбой в восточном стиле, изображающей дракона, совокупляющегося с шестирукой обезьяной. Малагирос едва поборол искушение присвоить эту вещицу.
Стена позади стола была украшена мозаикой, изображающей злобного морского зверя, поедавшего корабль и одновременно душившего многочисленными щупальцами команду. Все шесть глаз зверя горели, как раскаленные уголья.
Малагирос улыбнулся. Эврика! Он зажег еще одну лампу и начал искать рычаг, с помощью которого открывалась потайная дверца, каковую, без всякого сомнения, представляла собой мозаичная панель.
Афония пересекла слабо освещенный вестибюль, проникла в одну из комнат напротив гостиной и затворила за собой дверь. Из глубокого кармана штанов она извлекла короткую черную волшебную палочку с серебристыми письменами; палочка была подвешена на шнурке. Она поговорила с палочкой на языке, которому научил ее перед смертью, пользуясь все более редкими просветлениями сознания, ее отец; изъясняясь на этом языке, она всегда испытывала неодолимую тягу чихнуть. Палочка трижды дернулась, а потом приподнялась, грозя сорваться со шнурка, словно собака с поводка.
