Гнедич | страница 25



на Марию-зажги-снега.

Скоро все обратится в ручьи,

замерзшие реки потрескаются

и пойдут льдинами.

Она любила смотреть, как снег превращается в воду,

как с весенним ревом все движется, убыстряясь,

обнажая бесстыдную землю даже здесь, в городе.

Платок сполз на плечи,

ветер играл бесцветными волосами,

выбившимися из косы.

Мария Египетская была блудница,

но ушла в пустыню

и стала похожа на ходячий труп

от умерщвления плоти.

На иконе даже не разберешь,

мужчина это или женщина:

руки и ноги как палки,

лицо с кулачок.

Елена прыгает через ручей и думает:

все, что нас разделяет,

исчезает от святости,

женщина и мужчина одно и то же,

старый и молодой, слуга и барин,

мертвые и живые.


Она вспоминает об одноглазом Гнедиче:

он и кривой и рябой, —

не может быть, чтоб он был таким на самом деле.

Этакое лицо ему, как шапку, дали поносить,

а на страшном суде ангелы ее снимут,

и под ней будет красивый господин,

как на олеографии;

ведь ребенком он, наверное, был пригожим.

И она представляет себе, как берет —

еще не изуродованного оспой —

за руку и прыгает с ним через ручьи,

как будто она была его нянькой.


Той весной все беспрестанно ходили,

город был беспокоен и роился, как муравейник:

курьеры спешили из конторы в контору,

мещанки ходили друг к другу на чай

и теребили в пальцах кружевную салфетку,

когда не о чем было больше говорить.

Становилось все теплее и теплее,

возле грязных дорог прорастали одуванчики,

и много лет спустя одному литератору не верилось,

что в его юности на улицах еще попадались цветы

и сирень росла в огородах

(потом все оделось камнем и увековечилось).

Он допрашивал каждое воспоминание,

не является ли оно выдумкой,

и если оно выдерживало экзамен,

он записывал его в мемуары.


Вечером он увидел освещенные окна

в квартире на третьем этаже,

когда проходил по Садовой.

Он не знал, кто там теперь живет,

но когда-то, совсем молодой,

он поднимался туда с другом-актером

в гости ко Гнедичу —

и когда тот приготовился читать из своих переводов,

друг украдкой толкнул литератора локтем в бок

и шепнул: сейчас завоет.

Гнедич и вправду завыл,

закричал, заплакал, запел —

о подвигах Диомеда и Нестора-старца.

Собачка Мальвина в испуге спряталась под диван

и заскулила оттуда еще жалобнее, чем хозяин,

а Гнедич, перечисляя мощных ахейцев,

смахнул со стола подсвечник вместе со свечой;

гости бросились поднимать, чтобы не загорелся дом,

но переводчик хватал их за руки

и, тыча пальцем в лицо то одному, то другому,

кричал:

«Сего же злого пса стрела не улучает!»