— Мил человек, да ведь это грандиозно.
Пейн, все еще отуманенный усталостью, не в состоянии еще постигнуть, что это творится с его маленькой книжкой, лишь тупо кивнул головой, не найдясь что ответить.
— Необходимо, чтобы ее читали повсюду, — заявил Макгрей.
— Будем надеяться.
— На этот счет не беспокойтесь. Вы не первый писатель, кого я сделал известным в здешних краях, — француз Вольтер, к примеру, англичанин Свифт — в такой компании оказаться не зазорно.
А Беллу Макгрей сказал:
— Мне требуются пять тысяч экземпляров.
— Вы что, в уме?
— В здравом уме и твердой памяти. Плачу по шиллингу за штуку и торговаться с вами, Белл, не намерен.
— Я не могу. Откуда я на это возьму печатные станки, бумагу, работников?..
— Послушайте, вам дают в руки две сотни фунтов — чего вам опасаться?
И Белл, чувствуя, что все это выше его разумения, вздохнул и согласился.
Когда в мастерскую к Беллу зашел старик Бен Франклин и спросил еще полсотни экземпляров, поскольку первые пятьдесят успел уже разослать по разным адресам, шотландец принялся сбивчиво объяснять ему, что происходит. Лицо у Белла заметно осунулось, глаза покраснели от бессонных ночей, весь он был перепачкан типографской краской.
— Тут чуда нет, — сказал Франклин. — Раз книга идет нарасхват, значит, людям интересно читать ее либо она отвечает на те вопросы, которыми они задаются.
Белл показал Франклину два пиратских издания, одно из Новой Англии, другое — из Род-Айленда.
— Я бы не принимал это близко к сердцу, — сказал Франклин.
— А я и не принимаю. Я человек маленький, и станки у меня ни минуты не простаивают днем и ночью. Сколько напечатал — Бог его знает, я уж и счет потерял. За сто тысяч перевалило, сударь, верьте слову. Я волосы рву на себе, что не хватает бумаги, я слезы лью, что мало краски, я собственное семейство выселил, чтобы освободить место для подмастерьев. Мне по ночам кошмары снятся, и все — про «Здравый смысл».
— Такие кошмары будут сниться не вам одному, — улыбнулся Франклин.
Под стенами Бостона на «Здравый смысл» жадно накинулась беспорядочная, недовольная, готовая перегрызться между собою армия янки, столько уже времени осаждающая город. Долгие, тоскливые часы на зимнем биваке поневоле наводили на размышления: зачем воевать? Книжка Пейна по-своему говорила зачем, являла им, пускай в мечтах, образ нового мира. Сперва — единственная книжка, которую монотонным голосом читали вслух бригаде; потом — споры; потом еще несколько штук, чтоб спорщику было где найти подтверждение своим доводам, потом — сто штук, тысяча; потом — растрепанная, захватанная пальцами книжечка «Здравого смысла» в каждом заплечном мешке; годится и бритву вытереть, и на растопку; годится человеку для души и тела — годится, чтобы списывать из нее куски в виноватые письма домой:
