— Бриться не могу ввиду раздражения, — заявил он старшине Ралдугину, строгому и придирчивому, как все старшины.
— А руки у тебя зеленые тоже ввиду раздражения? — спросил Ралдугин, подмигивая стоящим в строю сержантам.
Брякин был уличен. Ему объявили четыре наряда вне очереди.
И вот снова не кто другой, как именно он нашел предлог отлучиться из караульного помещения. Сейчас же надо его отчитать, дать взыскание!.. Но поможет ли это? Я знал, что Брякин до армии отбыл срок в исправительно-трудовых лагерях.
Мне удалось перехватить его взгляд. Брякин отвел глаза, достал помятую пачку «Беломора», вытянул зубами папиросу, прикурил и вышел из землянки.
Старшина Герасимов тоже ушел.
— Проходимец этот Брякин, — заметил долговязый сержант.
— Не то слово, теперь говорят: вездеход, — сказал его сосед.
Спустя полчаса Герасимов вернулся.
— Дорогу занесло окончательно, — сказал он, снимая с бровей снег. — Пока не подоспеет бульдозер, подразделение останется на аэродроме.
«Все это должен был сделать я», — мелькнуло в голове.
— А вы, лейтенант, — продолжал Герасимов, — успеете еще на юбилей. Тут рядом подшефный колхоз. Они дают лошадь.
Мы вышли на улицу.
Самолеты с плотно зачехленными горбами кабин казались ссутулившимися от холода, одинокими. Герасимов сказал:
— Не кручинься, лейтенант, день-другой, и зиме капут.
Вдруг он остановился.
— Ты чего здесь? — услышал я его хрипловатый голос и оглянулся. Около пострадавшего от бури самолета стоял Мокрушин. — Э, постой, братец, ты же нос отморозил. Три снегом.
Щуплая фигура Мокрушина не двинулась с места.
— Я, кажется, потер уже, — сказал он обреченно. — Тросы у элеронов.
— С чем и поздравляю, — ответил старшина спокойно, — завтра будешь менять.
Мокрушин испуганно посмотрел на руки. Видимо, он не представлял, как на таком холоде заплетать тросы. И летом-то нелегко справиться с этим.
Зацепив варежкой пригоршню крепкого, как соль, снега, Герасимов шагнул к сержанту и стал усердно тереть ему лицо.
— Ничего, ничего, братец, заплетешь, — приговаривал он. — Не в первый, так во второй раз. Учиться нужно. Вот что.
Мокрушин, как маленький, мотал головой, что-то мычал.
В город ехали на тройке сытых мохнатых лошадей, впряженных в приземистые розвальни. Герасимов и двое солдат, зарывшись в сено, быстро задремали, а меня одолевали невеселые мысли.
«Эх ты, доверенное лицо! — думал я о себе. — Струбцинку не догадался в снегу поискать. Если бы не старшина, так и держался бы за элерон, пока нос не отморозил. О бульдозере не позаботился. А Брякин? Из караулки отлучился, а я ему хоть бы полслова».
