Бородатый, в закопченной брезентовой тужурке, с огромным, словно старинный пистолет, ключом за поясом, он напоминал сказочного героя. Отца боялись в селе не только мы, мальцы, но и взрослые. Бабы, укачивая ребятишек, говорили:
— А вот я сейчас дядю Филиппа позову. Он тебе задаст…
Но отца и любили — за силу. Мы зачарованно смотрели, как он садился на колченогий стульчик возле норовистой колхозной лошади, названной ветеринаром никому в селе не понятной кличкой Мегера, и брал ее заднюю ногу. Мегера злобно косила на отца свой цвета бутылочного стекла глаз, скалила желтые лопатки зубов, фыркала, но ногу поднимала и клала на колени отцу. Несколько точных ударов молотком — и копыто Мегеры обрамлялось подковой. Что и говорить, таким отцом можно было гордиться!
И вот он стоит перед нами, невысокого роста и не очень широкоплечий, в неизменной косоворотке с расстегнутым воротом, ерошит черную бороду корявыми, изъеденными окалиной и каустической содой пальцами. Ребята, не спуская глаз с отца, торопливо слезают с машин — и врассыпную. Вот они попрятались в кусты и выглядывают оттуда, словно маленькие волчата, ждут надо мной расправы.
Но у отца нет охоты ругаться. Он только замечает вполголоса:
— Опять баклуши бьешь. Делом бы занялся.
Через пять минут я стою у горна и орудую кузнечными мехами. Они дышат тяжело, устало, со свистом и хрипом — им давно пора на покой. А ребята, те самые ребята, которые разбежались от окрика отца, сгрудились у дверей и смотрят на меня завистливыми глазами.
Лучи солнца проникают сквозь старую закопченную крышу, яркими пятнами лежат на черном земляном полу, на колоде с водой, в которой отец закаливает детали, на верстаке, густо заваленном обрезками железа, гайками, ключами, сверлами.
— Тять, можно Вовке покачать? — спрашиваю я у отца. Вовка Баринов — лучший приятель, и мы друг за дружку горой.
— Можно, — говорит отец, длинными щипцами доставая из горна раскаленный кусок металла.
Вовку сменяет Сережка, Сережку — Колька… и смотришь, до вечера каждый успеет поорудовать отшлифованным ладонями рычагом.
Когда мы немножко подросли, отец стал обучать нас кузнечному ремеслу. Человек громадного честолюбия, он любил повторять:
— Кузнец — заглавный человек на селе. Сказывают, в каком-то древнем, царстве-государстве даже господом богом был кузнец. Гефестом назывался.
Ребята охотно помогали отцу. Мы хотели быть такими же, как он, сильными, ловкими.
Мы, деревенские ребята, а точнее — трое из нас: Санька, Кирюха и я (боевое звено, как мы себя называли) многим были обязаны и старшей дочери кривого деда Максима, Алевтине Максимовне. В Отечественную войну она командовала эскадрильей «ночников», а теперь училась в военной академии. Приезжая на лето в деревню, она привозила с собой книги. «Аэродинамика», «Теория авиационного двигателя», «Аэронавигация», «Пилотирование» — эти слова на обложках тяжеленных фолиантов мы не могли произносить без придыхания и трепета. Каждый из нас готов был лишиться самых дорогих вещей, только бы посмотреть эти чудесные книги. Еще бы! Ведь мы мечтали стать летчиками, а эти книги открывали заветные тайны.
