По порядку… — Глинский сопел, едва не плача. — Стою с Наташей. Говорим. Вдруг — Авдеев. Так и так, разрешите на минутку… Меня, значит. Сам — в дупель. Торчит как лом. Ну, вышли. И тут, представь, подзаборное заявленьице: «Если не оставишь ее…» Я его конечно, послал. Ну и… — Он приложил к глазу пятак.
«Как незаметно наступила зима, — думал Прошин, всматриваясь в искрящийся снежком дворик НИИ, исполосанный темными лентами следов автомобильный шин. — Наступила, похоронила под снегом грязь, мокрые листья, чьи-то обиды…»
Я в суд на него, сволочь, подам! — заявил Глинский, давясь злобой.
Прошин очнулся.
В суд не надо, — отсоветовал он. — Возня. Я уволю его, и все. Но вовсе не из состра дания к твоему фингалу. Мне просто не нужны разносы от начальства по милости двух петухов, устраивающих дуэль из-за какой-то курицы.
Сергей сжал кулаки, но Прошин, приняв рассеянный вид, отвернулся.
Когда Глинский удалился, Прошин вызвал Авдеева.
Коля Авдеев был гордостью и горем лаборатории. Талант и пьяница. Любая ужасающая в своей мудрености задача решалась им быстро и просто, хотя никаких печатных трудов, степеней и прочих заслуг за Колей не числились.
Садись, убогий, — дружелюбно сказал Прошин. — О! — Он вытащил из сейфа ворох бумаг, — Полное собрание твоих объяснительных. За опоздания на работу, уходы с нее… за появление в состоянии определенном… Сейчас ты напишишь еще одно произведение.
Повесть о том, как поссорились Николай Иванович и Сергей Анатольевич. Пиши, Гоголь.
Или…Мопассан? Пиши, лапочка. И слезно моли о пощаде. Раскаяние — путь к спасению. А если серьезно, Коля, то ты распустился. Чересчур. И давай-ка, в самом деле…пиши. По собственному.
Леша, прости. Я больше….
Не надо детсадовских извинений! Пиши! Все!
Увольняешь, — с пьяным сарказмом сказал Авдеев. — А кто диссертацию тебе сделал — это, значит, шабаш, да? Забыто?
Ну и сделал, — Прошин протирал краем портьеры свои ультрамодные очки. — Только зачем попрекать? Тогда ты нуждался в быстрых деньгах и получил их. Ну, что смотришь на меня, как упырь? Давай лучше объясни функцию тупого угла в любовном треугольнике. А мы, для общего развития, послушаем…
Заткнись, — процедил Авдеев, раздув ноздри.
Ах, страшно-то как! — всплеснул руками Прошин. — Еще разок, только на октаву ниже и продаю тебя на роль Бармалея в Театр юного зрителя. Ты похож, кстати.
Ходишь, как пьяный леший: небрит, костюм в пятнах, ботинки клоуна… — Он с отвращением посмотрел на инженера.
