— Правда это... — хрипло проговорил «казак», глядя на ноги, обутые в хромовые немецкие сапоги. — Я целую неделю вас ищу, два раза отстреливался от своих... от казаков, то есть. Всего три патрона осталось.
Сидоров ловко вытащил обойму из «вальтера», пересчитал оставшиеся патроны и кивнул головой: верно, мол.
— Ладно, товарищи, — подумав, сказал Кубышкин, — расходитесь по местам, а мы постараемся выяснить, что за человек к нам пожаловал.
— Человек!.. — презрительно протянул Сидоров.
В комнате, при свете керосиновой лампы, Алексей хорошо разглядел власовского офицера. Он был мускулист и подвижен, черты лица грубые. Глаза прятались под кустистыми рыжеватыми бровями и трудно было разобрать, какого они цвета — серые или голубые.
Задержанный неловко сел на краешек табурета, предложенного Алексеем, и уставился в земляной пол. Широкие плечи его безвольно опустились, вся фигура, казалось, говорила: мне все равно, что вы со мной сделаете...
— Дайте мне малость поспать, покормите, а потом хоть к стенке, — хрипло сказал он, не поднимая головы.
Алексей кивнул Сидорову и тот быстро соорудил из соломы неказистую постель.
— Ложись, казак-вояка! Сначала перекуси чуток. — И он торопливо сунул большую краюху кукурузного хлеба и кусок холодной баранины.
Алексей и Сидоров вышли из дома, чтобы покурить на вольном воздухе. Когда через десять минут они снова зашли в комнату, власовец уже спал, зажав в откинутой руке недоеденную краюху.
Утром, когда встали, Кубышкин потребовал:
— Расскажите нам все о своей жизни.
— Выкладывай все как на духу, иначе хуже будет, — грубовато добавил Сидоров.
Задержанный, еще не совсем пришедший в себя после тяжелого сна, вначале тягуче, с паузами, а потом довольно бойко рассказал о себе.
Родился он, по его словам, в Черепановском районе Новосибирской области в семье бедных крестьян. В 1929 году отец его одним из первых вступил в колхоз. Сам он, Василий Иванович Буськин, тоже сызмальства работал в колхозе, сначала на разных работах, потом бригадиром. Хотел учиться на агронома, но призвали служить в Красную Армию. Потом началась война. Попал в окружение, хотел прибраться к своим, но перед самой линией фронта напоролся на патруль. Плен. Два с половиной года отсидел по разным лагерям. В конце сорок третьего пошел к власовцам — очень хотелось выжить. Но всегда мечтал убежать к партизанам...
«Буськин, Буськин» — назойливо вертелось в голове у Алексея. Он мучительно старался вспомнить, где мог встречать этого человека, где мог слышать его фамилию, вглядывался в него еще и еще, но не увидел ничего знакомого в небритом угрюмом лице.
