Вот человек в черном костюме. Он стоит посреди зала в самом эпицентре драки и двумя руками, по которым стекает жир, ест жареную курицу. Он ест не останавливаясь, и лишь глаза его бегают с удовольствием и восторгом по сторонам и ловят все, что происходит вокруг.
Вот Люся, спрятавшаяся под стойку, в то мгновение, когда по воздуху не летают бутылки и стулья, внезапно появляется над стойкой, как кукла Образцова над ширмой, и проворно прячет к себе под стойку чудом уцелевшие бутылки и стаканы. И снова крики, хрип, стон…
И я кричу, кричу, как сумасшедший:
— Перестаньте, мы же убиваем друг друга! Убиваем! Но где там! Кто меня слышит? Где я? Что я? И Леня Синельников, у которого порвана рубаха и подбиты нос и глаз, говорит мне в самое ухо:
— Иди в милицию. Скорей иди. Мы их задержим.
— Хорошо, — говорю я и вылетаю раздетый на морозную январскую улицу…
Зима выдалась снежная. Снег под фонарями радушно переливается. Вечер. В кооперативном доме напротив уютно светят оранжевые окна. Прохожих мало. Москва отходит ко сну. Это всегда интересно, потому что Москва засыпает забавно. Сначала закрываются магазины и общественные уборные. Это, так сказать, намек, что нечего, мол, шляться по улицам. Шли бы спать, граждане. Еще раньше закрылись табачные киоски и тетки с газировкой и мороженым. В театрах уже окончились спектакли, метро ждет последних зрителей кино и рабочих со второй смены. Вот промчались и они. Жизнь еще еле теплится в закрывающихся ресторанах. Вот и последние пьяные, бормоча и спрашивая у встречных папироску, забрались в пустые вагоны метро, чтобы уснуть где-нибудь в уголке на мягком, пока бдительные метро-милиционеры не выведут их на волю и в участок. И все. Москва забылась тяжелым, без сновидений сном. Все. Утром на работу…
А я, раздувая бока, бегу изо всех сил в милицию, потому что в «Марсианах» люди убивают друг друга. Я бегу, как Владимир Куц, когда он устанавливал рекорд. Я бегу посреди улицы, и прохожие смотрят на меня не удивляясь, потому что народ в Москве ничему не удивляется. Двести, пятьсот — сколько еще метров? Господи! Скорее бы! Мне не холодно. Я мокрый. Ну вот и вход. Я вваливаюсь в дежурку и падаю на скамейку, не в силах сказать ничего, и только хрипло дышу, знаками объясняя майору в фуражке, что и как.
Майор смотрит на меня круглыми черными блестящими глазами в пушистых ресницах и задумчиво вертит на пальце связку ключей.
— Товарищ майор, — говорю я, — там, в «Марсианах»… хулиганы… убивают… там. — Давай скорей… людей давай. Ужас там что… Пойдемте.
