Майор внимательно смотрит на меня.
— Успокойтесь, пожалуйста, — говорит он. — Постарайтесь все внятно объяснить…
…И я лечу обратно. Я убежден, что сейчас я войду, и мне покажут труп Лени Синельникова или Люси, или еще что-то, о чем я боюсь даже подумать. Я смертельно устал.
У входа в кафе пусто. Я влетаю, наливаясь яростью, и кричу:
— Где они? Сейчас мы им!..
В кафе пусто. Все ушли. Только группа моих активистов зализывает раны, собирает брошенные жестокой рукой стулья, переворачивает столы, подметает битое стекло.
— Ушли, — говорит Леня Синельников, — они вырвались, подбежали к нашему швейцару и гардеробщику Патефонову, показали ему длинный нож, схватили свои пальто и убежали.
Мы сидим на стульях, как после бомбежки, и тупо смотрим в пол.
Дверь открылась и вошел мальчик лет шестнадцати. Он воровато оглянулся и пошел к стулу, на котором висел пиджак.
— Тебе чего? — устало спросил я.
— Да вот пиджачок хочу взять. Пиджачок забыл, — сказал он.
— Ну возьми.
Мальчик уже взял пиджак, как вдруг Люся сказала:
— Толя, а ведь он из этой компании. Он с ними сидел…
— А-а-а! — сладострастно заорали мы. — А-а-а! — И мы смело в десять рук схватили мальчика за руки, за ноги, плечи, грудки… — А-а-а! Ты кто такой? Вы кто такие? Бандиты! Вы что сделали с нашим замечательным кафе «Марсиане»? Погромщики! Немедленно выдавай, кто твои сообщники!
— Режьте на куски, никого не выдам! — мужественно сказал схваченный по рукам и ногам противник.
— Ах, не выдашь? — сказали мы. — Всех выдашь!
— Нет! — сказал мальчик. — На куски режьте — и то не скажу!
И так как милиция не пришла, мы закрыли кафе и отвели нашего врага в отделение, где на восьмой минуте он рассказал, что он сам и его товарищи — официанты ресторана, что у них сегодня получка и пить в своем ресторане неудобно, что они много слышали хорошего о нашем молодежном кафе «Марсиане» и хотели там «культурненько» провести время, а так как они не утерпели и «тяпнули» раньше, то весь сыр-бор из-за этого и вышел.
— Так что уж извините, если что не так…
А потом был суд. Я был общественным обвинителем. Я гневно обличал пьянство.
— У нас нет социальных причин для пьянства, — говорил я, — тем постыднее уродливый поступок этих молодчиков. Мы стараемся, создаем молодежи все условия для культурного времяпрепровождения, а эти отщепенцы ведут себя, как враги. Они антиобщественны, и мы просим их наказать…
Моя речь произвела на обвиняемых сильное впечатление. И я ушел с сознанием исполненного долга…
