Костя передразнил интонацию того человека, который заранее был против меня, который легко и небрежно произнес эту фразу, гуляя по аккуратной дорожке, и у которого — это так и чувствовалось! — дел было по горло, и дела эти шли хорошо, и работа кипела, и вдобавок комар не мог подточить носа ни в одном пункте личной жизни.
Мы шагали, и светило солнце. И я как-то ничего не нашелся сказать. Костя замедлил шаг.
— Ну… я пойду.
И так быстро, так радостно он повернулся, отвалился в сторону, как самолет, мгновенно, и пошел к своему полковнику. Я повернул голову. Продолжая быстрый шаг, он махнул рукой издали: «Пока, рыба!..» Он уходил, обволакиваясь июньским солнцем и мельчайшим серебром надасфальтного белого зноя, в котором таяли его белые брюки. Солнце слепило, а он уходил, быстрый, энергичный.
Я нырнул в подъезд и зашагал, разрывая тусклую паутину всех этих коридоров и переходов. Вот и поворот, и замелькали таблички: НИЛ… НИЛ… НИЛ…
3
Я сидел за своим столом и, разложив листки, как при прощанье, смотрел на скромные буквы, осторожные стрелочки и надписи. Я смотрел на свою неоконченную и никому уже не нужную задачу. Потом я ее выбросил. Вокруг тихо работали. Я не думал ни о них, ни о себе, ни даже о своей задаче. Я только так ее положил — нужно же попрощаться. Он вернулся.
— Костя, как доклад? Задал ты им страху? — спросил Петр.
— Костя, расскажи, Костенька… — понеслось со всех сторон. — Да расскажи же! Мы болели за тебя!.. Расскажи по порядку! Дай душу отвести… Ну? Давай, Костя!
Это как прорвалось. Худякова, Петр Якклич, угрюмый майор — все они, молчавшие и притихшие до этой минуты, теперь тянулись к нему, говорили, спрашивали.
Костя вошел бледный, но энергичный. Видимо, только сейчас они окончательно договорились с тем полковником. Видимо, речь шла о будущей работе, о тех задачах, которые ему будут предложены… предложены!.. И впереди гора работы, не скрытной, не ночной, не вытащенной украдкой из шкафов, а признанной, законной работы.
Насмешливо глядя на эти призывные лица, слыша просящие голоса, Костя стоял у окна и закатывал получше, покрепче рукава красной полотняной рубашки. Он был красив. Он стоял в косых лучах солнца, падающего из окон, и плавающие крохотные пылинки, белые и серебристые, тянулись на тонких нитках света к нему, к его красной рубашке.
Его упросили. Улыбнувшись, он стал рассказывать о том, как повел его полковник на заседание НИЛ-великолепной, как вел он Костю по темным коридорам, как блестели золотые зубы полковника и как ему, Косте, делалось в темноте страшно… Все были довольны, ах как все были довольны его рассказом, как любили они Костю в эту минуту! Он собирался было выбросить пригласительный листок на только что закончившееся победное заседание, но Худякова аж задрожала. Она перехватила листок.
