— Вы правы, не красавец, — сказал я Гулду.
— Знаете, сколько нефти залито в его цистерны?
Я понятия не имел, но как профессионал счел нужным выдвинуть предположение:
— Думаю, около двухсот тысяч галлонов.
— Если быть точным — двести пятьдесят одна тысяча в двадцати одной цистерне. Порожняком корабль весит двадцать девять тысяч тонн, значит, он в тридцать раз тяжелее Эйфелевой башни. Высота от киля до клотика мачты — больше сорока пяти метров. Автономного запаса топлива хватает на сорок дней, то есть он может пройти три четверти пути вокруг света.
Я был потрясен.
— Откуда вы все это знаете?
Он напустил на себя вид сыщика, сообщающего клиенту результаты расследования:
— Я довольно давно слежу за «Педро Парамо». Полагаю, он скоро дозреет.
— Дозреет?
— Дозреет. Как большая слива. Если этот корабль сделает еще несколько тысяч миль, он расколется.
— О чем вы?
Его глаза радостно блеснули, лицо осветила широченная улыбка.
— Что он затонет, вылив нефть в море и устроив прекрасный, замечательный, восхитительный черный прилив.
С этими словами он достал из кармана пиджака маленькую жестяную коробочку, открыл ее и протянул мне:
— Миндальный коржик?
Жестянка была доверху заполнена сластями, я взял одно печенье, он положил в рот сразу два и закрыл крышку.
Мы молча жевали, с интересом разглядывая «Педро Парамо», и я думал, что он все-таки очень странный тип.
— Мои слова вас шокировали? — спросил он.
— Вовсе нет, — ответил я. — Хотя я нахожу их… странными.
— Понимаю. Очень хорошо понимаю. Но не могу допустить, чтобы вы посчитали меня психом или извращенцем. Клянусь вам всем, что есть святого на земле: я вовсе не желаю, чтобы эта груда железа раскололась, отравив своим грузом воду. Это было бы ужасно! Ужасно и безнравственно. Я безусловный и безоговорочный сторонник высокой морали и добродетели, а также всего, что из этого проистекает, и придерживаюсь того мнения, что черные приливы — суть чудовищные и безобразные катастрофы.
Он снова достал коробочку и бросил в рот третий коржик.
— И тем не менее…
Лицо его неожиданно приобрело серьезное выражение, он прищурился и заговорил, веско роняя слова:
— Черные приливы не так уж и сильно отличаются от других творимых людьми гнусностей и безобразий. На мой взгляд, их вполне можно приравнять к убийствам.
Гулд сделал упор на последнем слове, чем изрядно меня напугал.
Он это заметил и рассмеялся:
— Не волнуйтесь, убийства я не одобряю ровно в той же степени, что и черные приливы. И то и другое достойно всяческого осуждения, хотя последствия их различны — не стану тратить время и силы на сравнение, ибо нет ничего хорошего в разглядывании самых низких проявлений человеческой деятельности, пусть и в научных целях. Но давайте будем откровенны: всё ли мы сказали, признав, что убийство и загрязнение морей — ужасные, постыдные и нетерпимые явления?
