— Во-во. Я же говорю — весь ты в том мальчишеском поступке. И тогда лишь о себе думал, и сейчас. Эгоист. Знаешь ведь — у меня два младших брата и сестра. Мне им тоже помочь надо.
— Ну, извини. Давай по такому поводу…
— Нет, хватит. Ты и так много выпил.
— Кто? Я? — Он пьяно засмеялся. — Ну и что? Завтра полетов нет.
За столом замолчали, он обернулся, обвел всех осоловелыми глазами и вдруг закричал:
— Николаша! Чего сидишь букой? Доставай-ка баян, выдай что-нибудь этакое, веселое! — И, выбив на столе дробь, как на полковом барабане, громко затянул: «Эх, Андрюша, нам ли жить в печали…»
— Не ори! — строго сказал Зубарев. — Зачем лишний шум? Дойдет до начальства — знаешь, какая будет реакция?
— Знаю, — захохотал Валентин, — цепная. А ты не дрожи. А то, смотрю, ты так же трусоват, как и Шатохин. Ах, ах, я пай-мальчик, и не думайте обо мне плохо. Брось! Главное — крепко держать штурвал. Если ты настоящий летчик, будь летчиком во всем.
Лева бросил на Вальку неприязненный взгляд. Однако Пономарев не заметил этого. В приливе хмельного дружелюбия он полез обниматься ко мне:
— Эх, Андрюха!
— Уймись! — отстранился я.
— Эх вы! Не понимаете вы меня, — с видом незаслуженно оскорбленного человека заговорил Пономарев, и в его голосе зазвучали хорошо различимые нотки жалости к самому себе. — Я, может, потому и смеюсь, чтобы не хныкать. И чтобы на других тоску не нагонять. А шутка — это шутка. На нее не обижаются…
Лицо его снова приняло выражение холодности и некоторой гордости, чего я в нем не любил. Все мы порой подкусывали друг друга и даже кичились своей нарочитой грубостью, но Валентин нередко терял чувство всякой меры.
До чего же мы все-таки разные! Давно живем в одинаковых условиях, делаем одно дело, читаем одни и те же книги, смотрим одни и те же фильмы, а все — разные.
Потому, наверно, по-разному и летаем.
* * *
Частенько не понимал я своих друзей.
Не понимал пока что и новой машины. Да и она не отвечала мне взаимопониманием. Хотя что с нее взять! «Молодая, — как сказал майор Филатов, — глупая».
Он по-прежнему возил нас на спарке. Получишь с утра один-два провозных, и лишь после этого поднимаешься в воздух самостоятельно. Если, конечно, позволяет погода.
Теперь, впрочем, такие вылеты назывались не провозными, а контрольными. Постепенно я все больше приноравливался к реактивному бомбардировщику, и вскоре комэск безо всякой предварительной проверки разрешил мне пойти в зону для отработки пилотажных фигур.
