— Отчего же?
— Больно любы вы мне, — сказала она, не поднимая глаз. — И плохо мне стало, когда вы так сказали.
— Ну и ты меня барином не зови, а то зарядила: «барин» да «барин».
Галя подняла на него серьезные глаза:
— А как же мне вас звать, если вы барин?
— Зови Яковом…
Галя заулыбалась и сразу возразила:
— Нельзя так. Что ваша матушка-то скажет? Я лучше буду вас звать Яковом Васильевичем.
Ах, Галя-Галочка. Она шла, словно пританцовывая по полю, а на гребле не удержалась и побежала, расставив руки. И опять, как и при первой встрече с ней, Якову показалось, что сейчас она сделает какое-то неуловимое движение и взлетит. Он даже остановился, будто подстерегая это мгновение и любуясь ею. А Галя, добежав до конца гребли, крикнула:
— Что же вы? Скорее!
Потом они сидели на берегу пруда, недалеко от заколоченной до поры водяной мельницы, на ковре из одуванчиков. Галя, опять напевая без слов, плела венок, она примеряла его, нагибаясь к неподвижной воде, чтобы рассмотреть себя в цветочной короне. Закончив венок, она неловко надела его на голову Якову. Он стал поправлять его, сдвинул чуть вперед. Гале это не понравилось, она пододвинула венок по-своему. Руки их встретились и задержались на какое-то малое время, которое обоим казалось головокружительно большим, как сладкое забытье без бега времени.
— Пойдемте, Яков Васильевич, — помедлив и опустив руки, тихо, слишком тихо сказала Галя.
Яков без слов поднялся и пошел вслед за девушкой.
— Понравилась тебе наша Галя? — спросила за обедом мать.
Яков поднял на нее глаза, собираясь сказать что-нибудь шутливое, чтобы скрыть смущение от неожиданного вопроса, но мать опередила его:
— И хорошо, что понравилась, — пододвигая сыну солонку, сказала она. — Вот и не будет тебе скучно после городов-то да игр воинских. А то когда мы тебе еще невесту сосватаем да свадьбу сыграем. Это только осенью, к покрову, может.
С июнем, рано в том году, накатился зной. Поднимаясь по утрам, солнце быстро сушило росу, а с ней выгоняло из всех углов двора затаившуюся в тени прохладу. Уже к полудню дрожало над полями марево, резко пах укроп, и тоненькая еще морковь, будто боясь обжечься, прятала под узорные листья свои румяные плечики. Даже после заката душно было в доме.
— А ты ложись-ка, Яшенька, на веранде, — посоветовала мать.
Яков обрадовался. Веранда выходила своим навесом в сад, и уснуть можно будет на чистом воздухе, крепко, как спалось после походов на бивуаке, где-нибудь над рекой.
