Долгая нива - Михаил Николаевич Горбунов

Сколько она шла, столько в зеленом морожке, еще не запорошенном пылью с обсохшего от весны шляха, назойливо пестрели одуванчики и курослеп — желтые цветы разлуки. Ее много раз обгоняли подводы на конях и волах, ехали в Киев, но, видно, всё куркули, всё с мешками да мешками, и у нее не поворачивался язык попросить, чтоб подвезли. Поля, вбирая в себя летний жар, струили к солнцу зыбкую влагу, и далекие холмы, на которых, она знала, стоял город, были отъединены от земли реками расплавленной сини и потому казались еще более далекими, недоступными; они уходили и уходили по мере ее движения к ним, и только крайняя нужда влекла ее дальше, не давала вовсе помутиться наполненной зноем голове. На ней был темный сак с белесыми от времени, от крестьянского пота пятнами на еще хранивших молодую округлость плечах и спине; бо́льшую часть пути она шла босой, старые ее чоботы лежали в перерезавшей руку корзине вместе с краюхой хлеба и стираным детским тряпьем, а самое ее дитя обвисло, покачивалось в связанных концах тоже потерявшего цвет платка. Майский зной сморил ребенка, он забылся, как в зыбке, от долгих покачиваний, и женщина вглядывалась в его личико: господи, жив ли.

Когда голод будил ребенка, она сворачивала с дороги, ставила корзину и сама тяжело опускалась в траву. Набитые по шляху ноги поламывало и саднило, она вспоминала о чоботах, но жалела их, решала, что накрутит онучи и обуется перед самым городом. Ребенок, освобожденный от ряденца и от платочка, сидел в льняной, стираной-перестиранной сорочке, тер глаза кулачками спросонку, и у женщины обливалось болью сердце… Доню, доню моя! Побегать бы тебе в зеленом шелковом морожке, средь весенних цветов, да ты ж на ноги упала… За что покарал господь, за что послал матери такую муку, что не бегают у ее дони ноженьки!..

Она глядела сквозь наплывавшие слезы, и чудился ей золотой венок, обвивший пунцовое от зноя детское личико, ангелок, безвинный ангелок сидит на травке, и она вновь и вновь думала, что господь покарал ее за грех, и рассудок не мог побороть эту мысль…