— Ту, на которой накрылся Углов?
— Ту самую. Ты знаешь, для дела можно иногда совершать и несерьезные поступки, для рекламы — пардон, это не моя специальность.
Появился метрдотель.
— С пополнением! — Наклонив голову и обращаясь к Хабарову, спросил: — Чего прикажете?
— Прежде всего еще бутылку коньяку.
— Ему, — сказал Канаки. — А мне хорошо бы холодного нарзану…
Метрдотель изобразил нечто среднее между изумлением и глубоким сочувствием.
— Не удивляйтесь, — сказал Хобот, — он отдыхает, а я работаю. Метрдотель исчез.
— А пока суд да дело, ты ушел в дипломатический отпуск? — спросил Канаки.
— Почему в дипломатический? Просто в очередной. Все равно дублер в стапеле, летать пока не на чем, и потом… потом, если Севе не сделает, что нужно, я и на дублере не полечу…
— Севе упрямый, найдет другого Углова.
— Не будет он искать. Ручаюсь.
Не обращаясь ни к кому, Рита вдруг спросила:
— Значит, Углов умер? Это тот Углов, тот самый? Хабаров будто впервые увидел девушку, поглядел на нее пристальным, тяжелым взглядом и ответил:
— Тот самый, Рита, убился… — И, словно желая перевести стрелку на другой путь, спросил у Хобота: — А тебя чего сюда занесло?
— Облетываем новые приборы. Маршрут практически значения не имеет, так отчего же нам было не завернуть к морю. Купаться-то всем охота.
— По трассе облетываете?
— Нет, над морем. Нужны малые высоты и абсолютно ровная поверхность…
— Ясно, — сказал летчик. — Посадочные РВ? Чьи?
— Сам не знаю чьи.
Рита налила коньяк в большой винный фужер и тихонько выпила. Этого никто не заметил.
Мужчины разговаривали. Они были в другом мире, в других заботах…
Медленно покачиваясь, плыл ресторанный зал-аквариум перед глазами Риты. То укрупнялось, то почти исчезало загорелое, коричнево-красное лицо Хабарова; кивал, словно собираясь кого-то клюнуть, длинный нос Канаки. До девушки долетали отдельные слова чужого разговора, но смысл слов не улавливался.
Летчик сказал: относительная высота. Чудно! Почему — относительная? Относительно чего?
Канаки сказал: «Доплер — это голова!» Какой Доплер? Никакого Доплера тут не было…
Заиграла музыка. Очень грустная, с перезвоном колокольчиков. Рите захотелось плакать. Но она не заплакала, а тихо сказала:
— Я хочу домой.
Когда исчез Канаки, Рита не заметила. Когда Хабаров рассчитался с метрдотелем, она тоже не заметила. Как они вышли на улицу, Рита не запомнила.
Потом было шоссе. Прохладное, черное. В бархатно-густом небе бесшумно кружились малюсенькие огоньки. Голубоватые крошечные огоньки мерцали и долго-долго кружились перед глазами.
