На страницах «Партизанских повестей» нас охватывает «трепетанье всего огромного пространства битвы за свободу, которую вел советский народ».
Эпические картины повстанческого сбора деревень и волостей в «Бронепоезде» и в «Цветных ветрах», участие масс людей и войск, когда «на пятнадцать верст лошадиный храп», трагические эпизоды гибели целых сел во всех трех повестях и сцена почти былинного поединка в «Цветных ветрах», своеобразный интернационализм — на страницах повестей действуют русские крестьяне и охотники, кочевники-киргизы, немцы-колонисты, бойцы Красной Армии — чехи и мадьяры, японские интервенты, польские уланы и казаки атамана Семенова, китаец Син Бин-у и пленный солдат-американец в «Бронепоезде», — все это создает картину какого-то охватившего огромные пространства Евразии движения — «переселения народов», или «смешения языков», вызванного революцией и войной.
В создании этого впечатления участвует и небывало интенсивный пейзаж повестей, экзотическая, почти язычески одушевленная природа, сливающаяся с потоком человечества… Стиль повестей, местами приближающийся к сказу, построен на многих параллелизмах между жизнью людей и жизнью природы. Когда в повести «Бронепоезд 14-69» народ стекался к железнодорожной насыпи, чтобы уничтожить бронированное чудище — белый бронепоезд, «в гривах лошадей и людей торчали спелые осенние травы, и голоса были протяжные, но жесткие, как у перелетных птиц». А в «Цветных ветрах» над всем зрелищем сталкивающихся не на жизнь, а на смерть людей-врагов, над смертью, кровью и радостью борьбы носятся, владеют всем «цветные ветры» — то «ветер луговой, зеленый и пахучий», то «льдистый и синий», то ветер «в золотом бешмете… сонный, усталый», то. наконец, ветер войны и кровавой битвы, «пурпурно-бронзовый и тугой…». В повестях Вс. Иванова все сдвинулось с места и ждет исхода — «текут ночи» и «текут избы», проходят отрядами «темнолицые крестьяне с одинаковым, ровным усталым шагом», мечется по тайге, как китайский дракон, затравленный обреченный бронепоезд, дуют морские переменные ветры и бродят по лесам тысячные вооруженные толпы, от которых исходит что-то «непонятное, злобное, как тайфун».
Очень сильна также в повестях и лирическая струя, усиливающая атмосферу общего движения, стихийной взволнованности. В «Цветных ветрах» это выливается в целую систему лирически-возбужденных монологов, орнаментирующих основное содержание повести, монологов, обращенных автором к самому себе, к природе, с которой он ощущает себя слитым, к хаосу событий, в котором лирически растворяется душа автора. И в этих лирических заставках и повторах звучит все тот же тон беспокойства, воинственного восторга, душевной вольницы: «Эх, душа моя, кошева на повороте!»
