Есенинская поэзия — поэзия человека, не всегда идущего в ногу с революционным временем. Идеалы чистоты и полноты чувств и человеческой близости, воспеваемые лирикой Есенина, — это то драгоценное, к чему должен «лететь душой» всякий человек. Но то конкретное, властно-революционное, что делалось в Республике Советов во имя тех же целей, понятых исторически и общечеловечески,— то есть весь огромный смысл социалистической революции в России, — оставалось для Есенина непонятным, а порой и непринятым. Это неизбежно обедняло все содержание его поэзии.
Есенину, при всем том вселенском бунтарском и романтическом пафосе, которым полны его вещи 1918— 1920 годов, было ясно, что революция для него лично что-то безжалостно уничтожает и отменяет; в частности, она уничтожает и отменяет возможность сугубой поэтизации патриархальных сельских устоев «кроткой Руси», не тронутого временем «избяного рая» во всей его старинной отвлеченности, узорчатости и тишине. И весь вселенский воинствующий и еретический гомон есенинской «Инонии» мирно погасал в конце поэмы в обычных для его поэзии буколических уютных картинах родной деревни. Сверхреволюционная «Инония» оказывалась все тем же лирическим «покойным уголком».
Вижу нивы твои и хаты,
На крылечке старушку мать,
Пальцами луч заката
Старается она поймать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А солнышко, словно кошка,
Тянет клубок к себе.
Порой Есенин страстно мечтал о том, чтобы быть «желтым парусом в ту страну, куда мы плывем». Советская поэзия обязана творчеству Есенина такими прекрасными произведениями на революционную тему, как звучащая трагическими литаврами «Баллада о двадцати шести», как великолепный опыт революционного эпоса в форме народной частушки «Песнь о великом походе», как согретые живым восторгом человека перед Человеком стихи о Ленине, наконец, как последние «маленькие поэмы» Есенина, просто и очевидно рассказывающие о социалистических переменах в глухой рязанской стороне, столь дорогой поэту.
Но временами Есенин переставал ощущать окрыляющее его созвучие с эпохой, и тут он — «в Советской стороне… самый яростный попутчик» — погружался в какой-то «морок», отчаянно не видя, «куда несет нас рок событий». И тогда лира Есенина кляла то, что только что славила, и в есенинские стихи приходили странный «ущерб», безразличное позерство, грубая страсть или смертная тоска…
Сам Есенин сказал о своем горе и о своих ошибках с обезоруживающей правдивостью:
