Он воспитал в себе навсегда демократическую небрезгливость к бедности и неудаче, сочувствие к так называемым «простым» людям, которые жили вокруг в тихих еще тогда московских переулках в окрестностях вокзала и Пресни и к которым, естественно, причислял и себя.
Но, будто бы вопреки этому знанию будничной и серой изнанки жизни, в нем, как и во многих людях его поколения, жила нерастраченная вера в идеал, в то, что горькая, трудная жизнь, какую он наблюдал рядом с собой в военные и послевоенные годы, — лишь в нескольких шагах от поры безмерного всеобщего счастья. Романтика его сознания не расшатывалась, а лишь закалялась тем, что он видел лишения и нищету, знал тяготы болезни и немощь страдания: всё это можно избыть, если люди, большинство людей, хотят добра своей стране и друг другу, а уж в этом-то он не сомневался.
Конечно, Марку Щеглову нужен был стойкий характер и какой-то упрямый прирожденный оптимизм, чтобы стать тем, кем он стал. Но неужели все было достигнуто им лишь самосильно — без помощи, поощрения и поддержки? Если умеешь любить людей, хорошие люди то и дело возникают вокруг тебя сами. В годы юности веру Марка в себя, по-видимому, сильно поддержал приятель отца — актер Лебедев, о котором мы уже упоминали; потом университетские наставники и среди них Н. И. Либан, С. М. Бонди, Н. К. Гудзий; круг студенческих друзей — самоотверженные девушки, ездившие к нему в больницу, филологические юноши, среди которых конечно же обнаружилось два-три «бурных гения» и полдюжины мечтательных поэтов и яростных спорщиков под стать ему… Перечень отзывчивых душ, помогавших Марку, можно продолжить, но есть риск, что весь путь его тогда будет выглядеть пасторалью — из одних добрых рук в другие. В действительности не редки были дни, когда он испытывал одиночество, погружался в беспросветное настроение, рассчитывал лишь на самого себя и переходил от упрямой веры в свою звезду к полному безверию в будущее, в возможность найти себя в большом литературном мире.
Его счастье, что на пороге этого мира его заметил и поощрил Александр Трифонович Твардовский. К рекомендации Н. К. Гудзия работы своего студента о Толстом он отнесся с вниманием и доверием, тем более что и сам перед войной учился у Гудзия в ИФЛИ. Второй удачей для Щеглова было то, что редактором его литературного дебюта и других первых статей оказался Игорь Александрович Сац, заведовавший в ту пору отделом критики «Нового мира». Человек яркой личной судьбы, в молодости бывший литературным секретарем А. В. Луначарского, Сац был к тому же превосходным редактором. Он умел не просто виртуозно поправить попавший в его руки текст — он начинал любить своих «подопечных», возиться с ними, опекать их в меру сил, особенно если обнаруживал в начинающем литераторе хоть искру дарования. Талант же Марка Щеглова виден был, что называется, и невооруженным глазом.
