Описанные выше особенности сатиры в творчестве Толстого, конечно, не исчерпывают собою все многообразие средств и способов, которые использует наш великий писатель, когда хочет особенно сильно «уязвить», обличить и скомпрометировать социальный порядок своей эпохи, буржуазно-дворянскую культуру и мораль людей, однобоко и порочно воспитанных в несвободном обществе. Но даже из такого небольшого обзора лишь некоторых особенностей толстовской сатиры можно, как нам кажется, сделать общий вывод.
Советским писателям и литературоведам, работающим над теоретическим обоснованием и практическим развитием сатиры в советской литературе, следует глубоко вчитываться в бессмертные страницы Толстого, расширяющие наше общее представление о сатире. Не правы те, кто не дает Толстому звания сатирика, радея о некоей формальной и узко обоснованной «специфике» сатиры. В погоне за «спецификой» не нужно искусственно суживать себе кругозор каким-то «неопровержимым» теоретико-литературным догматом.
Маркс писал, что высокая роль комедии в истории состоит в том, чтобы «человечество весело расставалось со своим прошлым» 1 . Уничтожающий смех советской сатиры должен звучать как «отходная» всему, что человечество переросло, что мы не хотим взять с собой в прекрасное будущее, — всему, чем исказил душу человека капиталистический век. Таким образом, советской сатире суждено «веселое историческое назначение», по выражению Маркса. Смех советской сатиры, ненавидящий, яркий, может быть и гоголевской гиперболой, и щедринским гротеском. Но большое место может занять в нашей сатирической литературе и строго реалистическая по стилю социально-психологическая сатира Толстого.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 418.
На фотографии изображен старец с белой широкой бородой, одетый в блузу и — поверх нее — армяк, подобный тем, что носили некогда в русских деревнях. Рукой, держащей мятую шапку, он слегка опирается на легкую спинку плетеного «дачного» стула, так не вяжущегося с этой грубой крестьянской одеждой и узловатой кистью руки. Как будто в гостиную или на веранду барского загородного дома взошел и остановился простой человек — кучер или садовник… Но от всей этой фигуры веет какой-то особенной значительностью: поражает лицо — в резких рельефах морщин и впадин, рассказывающих о долгих годах и о напряженной внутренней жизни. Глаз, глубоко ушедших в темные подбровья, не видно, но вы чувствуете, что они видят все. Лицо, своей рембрандтовской светотенью, выражает скорбь и трепет, духовную мощь и обычную стариковскую горесть, оно и некрасиво, и потрясающе выразительно. Его венчает светлый и воздымающийся купол лба, изборожденного мыслью…
