«Глубоко серьезными глазами ребенка смотрит Толстой на жизнь. И, как в ребенке, в нем также совершенно нет юмора. Рисуемое им часто убийственно смешно, но чувство смешного достигается чрезвычайно своеобразным приемом: как будто внимательный, все подмечающий ребенок смотрит на явление, описывает его, не ведаясь с условностями, просто так, как оно есть, — и с явления сваливаются эти привычные, гипнотизировавшие нас условности, и оно предстает во всей своей голой, смешной нелепице».
Впечатление от комических эпизодов в сочинениях Толстого здесь описано верно. Но действительную сущность мнимой наивности Толстого Вересаев, однако, еще не умел тогда понять. То, что Вересаеву напоминало внимательный наивный взгляд ребенка, было гениально определено В. И. Лениным как отражение жизненных взглядов патриархального крестьянина. Именно патриархальный крестьянин в его отчаянном стремлении «дойти до корня» может не знать условностей господской жизни, именно его серьезные, укоряющие глаза смотрят на современность со страниц толстовских произведений.
Слова Вересаева «в нем совершенно нет юмора» по отношению ко всему творчеству Толстого не вполне справедливы; у Толстого в целом ряде произведений («Война и мир», «Анна Каренина», трилогия) нетрудно найти чудесные блестки самой подлинной юмористики. Достаточно назвать, например, Стиву Облонского, Денисова, учителя Карла Ивановича, в изображении которых авторский юмор составляет важную сторону. Но что касается произведений 80—90-х годов, то здесь отсутствие юмора в описаниях даже самых комичных ситуаций бесспорно. Особенно «серьезным», без юмора, и «все подмечающим» становится взгляд Толстого, когда он берется за разоблачение всей бюрократической, буржуазно-дворянской России.
Выразительнейший пример представляет сцена богослужения в «Воскресении». Не считаясь с условным эмблематическим использованием некоторых предметов и жестов — или, вернее, резко отрицая самую возможность такого суеверного и театрального момента в деле общения с богом, — Толстой «просто» называет мнимые священные вещи их бытовыми именами: «воздух» — салфеткой, ризу священника — мешком и т. п.
В «Смерти Ивана Ильича» сатирическая соль заключена в начальных главах повести: в сцене посещения Петром Ивановичем дома Ивана Ильича и в описании жизненных успехов Ивана Ильича до того, как он случайно упал с лестницы и тяжело заболел. Какие места здесь могут заставить шевельнуться юмористическую жилку в читателе? Начальная сцена: «Петр Иванович вошел… с недоумением о том, что ему там надо будет делать. Одно он знал, что креститься в этих случаях никогда не мешает. Насчет того, что нужно ли при этом и кланяться, он не совсем был уверен и потому выбрал среднее: …креститься и немножко как будто кланяться». Подобны этому и другие «сообщения» Толстого о поведении и состоянии персонажей этой сцены (дьячок, дамы, сама Прасковья Федоровна.) Общее во всех этих местах: во-первых, их разоблачительная сила, острый комизм; и второе — совершенно трезвый, бесстрастный тон повествования, в котором как бы отсутствует авторское ощущение комизма. Всего несколько незаинтересованных, объективных наблюдений. Но каждое из них бьет не в бровь, а в глаз, и именно так, что отмеченное явление предстает в своей голой, смешной нелепости.
