Но во все периоды творчества, и в этот поздний период тоже, Толстого отличает от других писателей-сатириков особый способ размещения сатиры в художественной картине жизни. Сатира у Толстого органически входит как элемент в строго реалистическое изображение действительности. Он берет различные стороны жизни в их переплетении, в живом соотношении. Сатира для Толстого — лишь некоторая существенная часть целостной, многообразной жизненной картины, вмещающей все хорошее и дурное, обыкновенное и величественное, прекрасное и безобразное, что есть на самом деле.
В поздний период прежнее пантеистическое приятие жизни вытеснилось у Толстого преобладающей мыслью о потрясающих несправедливостях и жестокостях, на которых стоит социальный мир. Определять мировоззрение стали теперь моменты мрачного отрицания и критики с горькой точки зрения угнетенного и разоряемого крестьянства. Из четырех эпох жизни человека Толстой только в детстве мог теперь видеть счастье и чистоту; все остальное — это только грязь, стыд и вражда. Но даже в то время, когда Толстой сочиняет, например, маленькие памфлеты для яснополянского «почтового ящика», в которых жизнь людей рисуется такой же отвратительной, какой Свифт рисовал жизнь своих «йэху», — даже тогда во всемирно известных произведениях Толстого-художника сатирический тон не делает музыки, сатира не развивается до того, чтобы стать основой художественной ткани. Это все еще сатирический элемент в подчеркнуто объективном, спокойном, уравновешенном повествовании. Трудно представить себе что-либо более мрачное, чем повесть «Смерть Ивана Ильича». Однако и здесь мы находим целую гамму эмоций, оценок и картин: светлые, умиленные и радостные воспоминания Ивана Ильича о детстве и любви, праздничный облик буфетного мужика Герасима, серьезный и строгий тон множества страниц, образ импозантного Шварца, потом остросатирический рассказ о панихиде в доме Ивана Ильича о лицемерной суете близких, но в то же время лишь тронутый сатирой образ Ивана Ильича на вершине житейского успеха; затем комические персонажи — доктора и, наконец, адские сцены болезни и смерти Ивана Ильича. Картина жизни здесь дана в разнообразии обстоятельств и лиц, чувств и настроений.
Но, говоря о сатирическом элементе в творчестве Толстого, мы хотим не только подчеркнуть какую-то художественную пропорцию в его произведениях; сатирический стиль Толстого — это не только «количество» сатирических моментов, но прежде всего особое «качество» использования сатиры. То, что у Толстого ощущается как сатирическое заострение, не только более или менее равномерно вкраплено в широкую реалистическую панораму, в мозаику жизни, но на поверку часто оказывается и по существу как будто естественной частью реально отражаемой действительности. В тех местах, где Толстой хочет уничтожить отрицаемый персонаж, «посмеяться» над ним, не происходит ничего преувеличенного, действующие лица не делают чего-либо особенного: не скупают мертвые души, не наступают поминутно на ноги своим гостям, как персонажи Гоголя, не говорят умирающему родичу «какая ты бяка, братец» и не одержимы навязчивой идеей «тащить и не пущать», как персонажи Щедрина и Глеба Успенского. Толстой в рамках реально присутствующего в жизни, правдиво рисуя то или иное событие, значение которого необходимо, на его взгляд, подорвать, человеческий образ, резко неприятный ему, тип поведения, который нужно дискредитировать, ограничивается чаще всего тем, что с откровенной тенденцией останавливает внимание читателя на некоторых гениально уловленных моментах, где отрицаемое явление как бы само себя выдает, разоблачает в ряде комических и неловких контрастов, несообразностей, противоречий между внешней ролью и подлинным содержанием (например, богослужение в «Воскресении», утренний туалет Наполеона в «Войне и мире» и т. п.). Накопление этих контрастов, обнаружение их психологических или социальных истоков создают общее впечатление острокомической искусственности в картине самой внушительной церемонии и впечатление ничтожества персонажа, обладающего наибольшими претензиями, законность которых всеми признана. Это как бы усиленный, нарочитый реализм частностей, подробностей, раскрытие всех «секретов» безо всякого удержу, вопреки чопорности и эстетизму литературной традиции. Но делается это не для натуралистического эксперимента, не для фотографического отражения жизни как она есть. В кропотливом изображении частностей ясно видна глубокая идея и самое тенденциозное отрицание того социального явления, которое себя в них разоблачает. И действительно, натуральное убожество мира Иванов Головиных оказывается, в хладнокровном изображении Толстого, ужаснее, тоскливее и смешнее любой утрировки и гротеска. Толстой ловит в жизни такой момент, такую связь, при которой и разъяснять ничего не нужно, — настолько явно из-под покрова внешнего «приличия и приятности» глядят непристойнейшая пошлость, эгоизм и грязь.
