Поверх всех стилистических различий и индивидуальных характеристик в повести наличествует одно общее устремление, одна стилевая функция — разоблачение, снижение, дискредитация резко осуждаемой в целом и в частностях житейской действительности, окружающей Ивана Ильича с рождения до кончины и посмертно. Нужно сказать, что проведение этой обличающей, убийственно-анализаторской линии в повести «Смерть Ивана Ильича» воплощается в множестве точнейших приемов, своеобразных и не ограничивающихся одним лишь только сатирическим складом. Часть этих приемов (условно говоря) все же более или менее устойчивы, и их возможно как-то сгруппировать.
С самой общей стороны можно говорить о двух подразделениях. Во-первых, это картины всей той нелепой и пошлой действительности, обстоятельств, каковые создают Иванов Ильичей целыми сериями, поколениями. Приемы, используемые для создания отрицательных, отталкивающих картин жизни, сравнительно просты и внешни. Либо о плохом просто говорится, что оно плохо, о ничтожном — что оно ничтожно (отец Ивана Ильича — «ненужный член ненужных учреждений», в юности Ивана Ильича — «гадость», так же во многих эпизодах — в сцене с врачами, например). Либо это прием буквально «срывания масок»: сначала передается эпизод, явление внешнее — так, как оно выглядит и воспринимается общепринятым образом, — а вслед за этим вплотную раскрывается истинная сущность дела, внутренняя, часто скрытая: аморализм под маской приличия, своекорыстие и злоба под маской сожаления и сочувствия, животность под цивилизованностью и т. д. Именно такого рода двойным изображением (извне и изнутри) начинается повесть. Вот что люди выказывают, что составляет искусственную, «приличную» форму их отношений: «Прасковья Федоровна Головина с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего», «Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его». А рядом, несколькими строками ниже, — то, что было скрыто, то, что есть правда: «Каково, умер, а я вот нет», — подумал или почувствовал каждый»; «Подробности… ужасных физических страданий» Ивана Ильича Петр Иванович «узнавал только по тому, как мучения Ивана Ильича действовали на нервы Прасковьи Федоровны», и т. д. Ложь, окружающая этих людей, им самим ясна; порою им бывает то «неприятно» своего притворства, то (как в сцене посещения Ивана Ильича дочерью с женихом) всем становится «страшно, что вдруг нарушится какая-нибудь приличная ложь, и ясно будет всем то, что есть».
