? Появление такого горького по смыслу и аффектированного по тону слова после слов «простая» и «обыкновенная» уже предрешает ответ. Обыкновенность не исключает ужаса положения и даже усиливает его тем, что делает неосознанным, привычным, будничным и нормальным. Мир, как полагает Толстой, потонул во лжи и жестокости. В дальнейшем описании различных эпох жизни Ивана Ильича Толстой усиленно выделяет эту щемящую ноту «среднего» ужаса, ужаса обычности. Вырос Иван Ильич в чиновной семье, где отец, тайный советник и «ненужный член разных ненужных учреждений», получал по инерции почетное жалованье от шести до десяти тысяч и отдавал своих детей не куда-нибудь, а в Правоведение, окончив которое сыновья устремлялись с разной скоростью к тому же заветному потолку — ненужному членству и к шести — десяти тысячам годовых. В юности Иван Ильич — то, что называется «добрый малый», в летах средних — прекрасный партнер в картах, способный чиновник и покладистый отец семейства, приятный и приличный человек, а в сущности говоря, совершенно пустое место. Идеал жизненного поведения Ивана Ильича привит ему окружением, воспитанием, оглядкой на старших по чину и знатнейших. Слова «приятный и приличный», употребляемые Толстым с исключительной памфлетной хлесткостью, вмещают в себя представления о добре, смысле жизни, о нормах поведения во всем разнообразии житейских случаев. Это почти социальная характеристика круга Ивана Ильича, как эпитет «жирные» был социальным клеймом в средневековых республиках. В этой двуединой формуле — весь моральный ценз Ивана Ильича, в ней предусмотрены и необходимые достоинства, и столь же необходимые «грешки». Всякий выход из этого морального русла выглядит выпадением из нормы, неприятностью, опасной странностью. Не будь, скажем, в жизни Ивана Ильича тех излишеств, которым он предавался по младости лет, ореол «приличия и порядочности» был бы слегка замутнен. То оправдание своим поступкам, которое первое пришло в голову Нехлюдову в роковую ночь свидания с Катюшей, — «всегда так, все так!» — по-видимому, оказывалось во всех подобных случаях спасительным для Ивана Ильича. А самое главное, все это, как говорит Толстой, — и связь с несколькими женщинами, и попойки с приезжими флигель-адъютантами, и поездки в дальнюю улицу после ужина, и подслуживание начальнику и жене начальника, — «все происходило с чистыми руками, в чистых рубашках, с французскими словами и, главное, в самом высшем обществе, следовательно, с одобрением высоко стоящих людей». Пример и одобрение высоко стоящих людей — высшая санкция для Ивана Ильича. Весь склад его жизни — это выражение одной методической страсти «быть похожим на известного рода лиц». Среди тех, кого типически представляет Иван Ильич, во всем их мелком эгоизме и замкнутости, это свойство — единственное, которое делает их все же дружной корпорацией и общественностью. Как в математике равенство двух величин третьей означает их равенство между собою, так пошлый идеал людей этого ранга уравнивает всех в одном пошлом положении, делает бесцветно и неотличимо схожими. Когда Толстой открывает повесть сценой в суде, где несколько господ толкуют о смерти Ивана Ильича Головина, он изменяет своему обычаю показывать толпу как собрание индивидуальностей. Все эти Петры Ивановичи, Шебеки, Федоры Васильевичи — однолики. Это выражается и в однообразном течении разговора, в общих куцых мыслях о смерти товарища по службе, наконец, в постоянном подчеркивании (в авторских ремарках) оттенка множественности и собирательности: «мысль каждого из господ была…», «факт смерти… вызвал
