Первым «нет», которое произнес Толстой в этом продолжавшемся несколько десятилетий воинствующем отрицании действительности, была в художественной области повесть «Смерть Ивана Ильича». Позднее Толстой ударит по браку, государственной власти, церкви и т. д.; здесь же, в этой повести, речь идет о самом общем — о смысле жизни, о том, в какое безжизненное состояние приведено самое «проживание» человека на земле, как он нищ духом, какими сетями опутан, как жалок физически, несмотря на свои гимнастики и тренинги. Толстой с потрясающей силой обнаруживает фатальное «ничто», которое разверзается перед обреченным в час гибели, ужасную нелепицу человеческой смерти, которая тем более бессмысленна, что венчает собой бессмысленную жизнь. В сущности, «Смерть Ивана Ильича» — это жестокая демонстрация краха буржуазного эгоизма. Десятилетия самоуслаждения, эгоистической заботы исключительно о личном благе и комфорте, одиночество буржуазной «свободы личности», солидной отчужденности приводит лишь к вящей муке в смертный час, к такому «страшному», как говорит Толстой, одиночеству, «полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле». Вся повесть находится под знаком этой жизни неправедных, в ней слышна грозная мысль, что человеку, потратившему жизнь на себя, не на кого, кроме себя, и опереться, не у кого просить утешения в несчастье, спасения в гибели. В повести бичующе раскрыта жестокость и призрачность внешне импозантного устройства жизни буржуазного человека, жизни бессмысленной и порочной, перед тем, что есть высшего на земле. И, еще не задумываясь над тем, что такое это «высшее», как его себе представляет автор и в какой степени это представление соответствует нашему, мы из первого читательского побуждения, из протеста против того унижения и морального загрязнения жизни, которое рисует повесть, приходим к некоему, может быть неоформленному, идеалу, ищем «доказательства против» — примеров радостной, полной и героичной действительности, мы, так сказать, вступаемся за жизнь. Так произведение, с начала до конца с необычной силой повествующее о смерти, о разрушении утлого кораблика человеческой жизни, становится произведением в защиту жизни, полноценного человека. В этом парадоксе отражено то огромное значение, которое имеет «одна уже безбоязненная, открытая, беспощадно-резкая постановка Толстым самых больных, самых проклятых вопросов» 1 , в их числе вопроса о смерти, то есть о смысле существования, о противоестественности индивидуализма, поднятого на щит буржуазией.
