В конце 40-х годов юноша комсомольского возраста пишет своей знакомой А. Быковой-Халдеевой, затеявшей с ним теоретический спор в письмах и предложившей свое деление людей на «полезных» и «бесполезных»: «Мы в большинстве своем давно уже полезны, трутней, как правило, нет. И сознательно полезны. И вот внутри этого нашего мира безусловно полезных людей мы еще различаемся именно в стародавнем смысле: хороший человек и нехороший человек… В целом-то мы, здорово работающие (в сущности, один для другого), хороший народ. Но вот то, что мы, хорошие люди, умеем еще не любить друг друга вблизи, — это дрянно и обидно. Понимаешь, работать за десятерых, чтобы всем воображаемым землякам, соседям всем жилось веселее, сытнее, а потом дома ненавидеть своего ближайшего, реального соседа за то, что он «плохой» человек! Но это так и бывает. Понимаешь то, что человек полезен (более или менее, в свою мощь), это почти всегда дано, это само собой разумеется. А вот хороший он человек или нет, кто его еще знает. Хотя я уверен, что в катастрофические миги на проверку так называемый «плохой» человек — сутяга, сплетник, завистник, лицемер, себялюб (до определенной степени, конечно…), этот плохой человек окажется лучше себя и удивится сам себе, своему благородству, и все удивятся: «Откуда это у него? Такой был неприятный человек?!.. И нате вам…» Цель моего долгосрочного рассуждения — уверить тебя (или, может быть, показать тебе, что я уверен в этом), что люди, живущие с нами, — хорошие, не только полезные, но и хорррошие! люди» (Архив М. Щеглова).
Письмо это может показаться данью юношеской восторженности, к тому же оно несколько витиевато, «теоретично», наивно… Но ведь что-то похожее говорит Марк Щеглов уже зрелым литератором, только что пережив нападки пристрастной критики, всего за год до смерти. «Не надо унывать, Джульетта, и не надо ничего оплакивать, — пишет он читательнице Д. Чавчанидзе. — Мы живем в необыкновенное, суровое, полное нежданного-негаданного время. Думайте о серьезном, ничего не бойтесь, будьте всегда честной и любите людей. Когда я вижу, сколько на свете чудес, сколько любви, хороших людей, дорогих слов, картин, музыки, когда я знаю, что стоит только позвать, и сколько всех нас откликнется! — то можно ли из-за того, что в литературе сейчас, скажем, невесело и приниженно, можно ли из-за этого терять голову?» (Сентябрь 1955 г .).
Это ли не свидетельство упрямой веры в жизнь и добро? Хотелось бы, наконец, сослаться на воспоминания матери Щеглова — Н. В. Кашменской, которая лучше всех знала своего сына:
