Полноценный художественный очерк, с человеком в центре, невозможен без творческого вымысла, без участия фантазии автора. Редко-редко сама жизнь дает художнику видеть сразу все, все стороны, которые необходимы ему для создания образа. Для этого нужно оказаться в каких-то исключительно благоприятных условиях. Но для того-то художнику и дан «дар святой», чтобы по отрывочным, пунктирным сведениям создать в очерке полноценную картину жизни, образ человека. Именно с помощью вымысла художник способен даже усилить то впечатление, которое мы получили бы от той же самой картины или события, увидев их в действительности.
Размеры вымысла могут быть различными. Вот, например, эпизод из очерка Галины Николаевой «Председатель колхоза» («Знамя», 1954, № 2). Это произведение было подвергнуто обоснованной критике. Поэтому, не оценивая его сызнова, мы обращаемся к нему лишь с «экспериментальными» целями, так как находим в нем черты, которые можно использовать для нашей темы. Начальный эпизод очерка таков: «Машина мчится по Рязанскому шоссе, и шофер, который едет в колхоз не первый раз, на мои вопросы отвечает загадочной фразой: «Пузанчиков?.. Это… Ого-го-го!» — «Почему «ого-го-го»?» — пытаюсь я уточнить. «Ого-го-го! — повторяет шофер. — Крепкий мужик!» Крепкий мужик… Это определение напоминает мне Хоря из «Записок охотника» Тургенева. Что же такое «крепкий мужик» в стране социализма, в середине двадцатого века?»
Возможно (допустим это), вся эта сценка, и «ого-го-го», и «крепкий мужик» выдуманы писательницей. Возможно, писательница слышала это в других обстоятельствах и по другому поводу. Но, во всяком случае, это живое и удачное начало, к сожалению в целом не удавшегося очерка. В этой сцене и начало знакомства нашего с героем, и нечто заинтриговывающее читателя, и постановка проблемы современного «крепкого мужика» — рачительного колхозного руководителя. А все вместе носит характер невыдуманных, случайных перемолвок любознательной пассажирки с водителем. Повторяем: возможно, этот разговор существовал в действительности, в тех самых обстоятельствах, о которых рассказано в очерке; но если это и «вымысел», то очерк от этого только выиграл в живости и «жанровости». Важное содержание, которым писательница стремилась наполнить очерк (как оказалось, безуспешно), не пострадало бы от такой выдумки, а художественная сторона — в явном выигрыше.
Это, так сказать, «малый вымысел».
А вот одна из гениальных вершин русского очеркизма — очерк Глеба Успенского «Выпрямила». В нем «вымышлен», условно говоря, главный персонаж, от имени которого ведется рассказ, — учитель Тяпушкин. Этот образ нельзя считать за alter ego самого автора, так как в нем немало черт, делающих его вполне самостоятельным. Но в то же время, конечно, весь очерк — исповедь автора, и голос Тяпушкина — голос самого Успенского. Таким образом, Глеб Успенский отошел здесь от безусловного соответствия содержания очерка действительности: учитель Тяпушкин, ездивший за границу с семьей господ Полухвостовых, «выдуман» художником. И несмотря на это (вернее, именно благодаря этому), очерк «Выпрямила» поражает не только силой заключенной в нем мысли, не только жгучей, нервной красотой языка, но еще и своей достоверностью, правдивостью, свойственными живому человеческому документу. И самое замечательное, что создать такой обобщающий образ честного народного интеллигента, оскорбляемого российской действительностью, ищущего в соприкосновении с высочайшими святынями человеческого духа горячего заряда для борьбы со «старой Держимордой» (как называл В. И. Ленин царскую Россию), Глеб Успенский мог лишь на основе строго фактического, пережитого им самим жизненного материала. Это Глеб Успенский сам был в Париже и был потрясен статуей Афродиты Милосской в Лувре, это сам писатель встречался с девушкой «строгого, почти монашеского склада» — революционеркой Верой Фигнер, это сам Глеб Успенский был раздражен стихотворением А. Фета о великой статуе, в котором величайший и чистый человеческий замысел художника сводился к показу прекрасной наготы древней богини. Так слилось в этом шедевре действительное и вымышленное, составив один из правдивейших и глубочайших образцов русской документальной, очерковой прозы. Это уже пример высокого, вдохновенного «вымысла» в очерке, способном, наравне с другими жанрами, глубоко воплотить типическое в жизни.
