Благодаря творческому восприятию действительности и воссозданию ее на страницах очерка, благодаря «вживанию» в мир персонажей писатель добивается того, что в его очерке за одной судьбой слышатся тысячи других судеб, за единичным событием — эпоха, за образом человека — образ народа. Это можно сравнить с тем, как описано в том же очерке «Выпрямила» Глеба Успенского впечатление героя от случайно увиденной им страшной картины посадки в поезд солдат-новобранцев:
«Поезд остановился; был пятый час вечера; сумрак уже густыми тенями лег на землю; снег большими хлопьями падал с темного неба на огромную массу народа, наполнявшую платформу; тут были жены, матери, отцы, невесты, сыновья, братья, дядья — словом, масса народа. Все это плакало, было пьяно, рыдало, кричало, прощалось. Какие-то энергические кулаки, какие-то поднятые локти, жесты пихающих рук, дружно направленные на массу и среди массы, сделали то, что народ валил на вагоны, как испуганное стадо, валился между буферами, бормоча пьяные слова, валялся на платформе, на тормозе вагона, лез, и падал, и плакал, и кричал. Послышался треск стекол, разбиваемых в вагонах, битком набитых народом; в разбитые окна высунулись головы, растрепанные, разрезанные стеклом, пьяные, заплаканные, хриплыми голосами кричавшие что-то, вопиявшие о чем-то.
Поезд умчался.
Все это продолжалось буквально две-три минуты; и это потрясающее «мгновение» воистину потрясло меня; точно огромный пласт сырой земли был отодран неведомою силой, оторван каким-то гигантским плугом от своего исконного места, оторван так, что затрещали и оборвались живые корни, которыми этот пласт земли прирос к почве, оторван и унесен неведомо куда… Тысячи изб, семей представились мне как бы ранеными, с оторванными членами, предоставленными собственными средствами залечивать эти раны, «справляться», заращивать раненые места».
Так за одним тяжелым эпизодом, за непреднамеренным — без блокнота и пера — наблюдением встает вся безмерно жестокая и больная жизнь народа.
Советский писатель должен добиваться и в показе светлых и темных сторон жизни такого же необычайного воздействия, такого же сердечного, кровного, жгучего чувства по отношению к тому, о чем он пишет, а главное — такого же движения от одного наблюдения к общему осознанию, от «куска жизни» — к философии жизни, такого же взгляда «снизу, от ста тысяч», как говорил Л. Толстой.
Разумеется, говоря об оправданности и о необходимости вымысла в очерке, мы не упускаем из виду, что существуют такие обстоятельства, такие художественные условия, при которых «вымысел» (в буквальном смысле) невозможен. Очерк, задачей которого является
