Однако сначала посмотрим, в чем же именно видят очерковеды специфику очерка и, значит, какие принципиальные, отличные от смежных областей способы анализа очерка они устанавливают.
Обращаясь к той же статье Е. Журбиной, мы, увы, этих ожидаемых нами открытий не находим. В начале статьи автор на первый взгляд верно определяет — в соответствии с горьковским замечанием об «очерке» как производном от слова «очерчивать», — что «очертить» можно только то, что «стоит или становится перед взором художника как пережитое, увиденное в жизни, в то время как рассказать можно и сказку, создать можно и легенду, сотворить можно и вымысел».
Впрочем, уже и здесь, в этом утверждении, можно обнаружить некоторую эффектную натяжку: в самом деле, «очертить», то есть представить в общих чертах, «контурно», можно и самое фантастическое происшествие, лишь бы оно отчетливо представлялось воображению. Именно такой смысл придает слову «очертить» в конечном счете и Е. Журбина: «Не нарисовать, а именно только очертить, то есть воспроизвести картину отдельными, наиболее существенными чертами, не стремясь к выписанности многочисленных деталей, употребляя только необходимые штрихи для обрисовки целого в кратких чертах».
Может быть, здесь, в этих словах, есть что-нибудь, что поможет нам уяснить специфические качества способов типизации, сюжетики, композиции и пр. в очерке? Нет. «Воспроизвести картину отдельными, наиболее существенными чертами» — эта задача стоит перед любым художником-реалистом, работающим в любом жанре. Что же касается слова «очерк» и его уподобления «эскизу», то Е. Журбина сама успешно доказывает, что иной эскиз бывает значительнее цельного и законченного полотна. Кроме того, мы вообще не можем до конца согласиться с такой параллелью. Очерк — не эскиз, не набросок; очерк — законченное самостоятельное произведение, от которого мы вправе требовать высокого мастерства и реалистической «полноты определений», свойственных всякому подлинному произведению искусства. Сопоставление «очерка» с «эскизом» и «очерковости» с «эскизностью» очень рискованно, ибо волей-неволей мы должны вкладывать в эти понятия оттенок неполноценности. В отношении к «эскизу» это еще оправдано: несмотря на то что в современной живописи к «эскизу» предъявляются высокие и серьезные требования, ясно, что эскиз уступает по своей значительности, законченности, глубине и проработке большой, содержательной картине. Очерк же отнюдь не находится в таком подчиненном положении в отношении «больших» жанров литературы; у него свои достойные задачи, которые под силу осуществить именно в своеобразной форме документальной прозы. Абсолютизация «эскизности», «очерковости», как чего-то связанного со «схватыванием на лету», «в общих чертах», как раз и приводит к пренебрежительному взгляду на «очерк» как на «недолитературу» — ему-де не под силу ни глубина, ни детализация, ни всесторонний показ действительности.
