Идейно-художественная система «Партизанских повестей» складывалась в то время, когда на непосредственные жизненные впечатления писателя уже наслаивались черты литературной искушенности, сознательно воспринятой эстетической программы. На образный стиль «Партизанских повестей» наложила отпечаток близость молодого Вс. Иванова к эстетике, пропагандировавшейся в те годы петроградским литературным содружеством «Серапионовы братья». Талантливая молодежь, объединившаяся в это содружество, в своем преклонении перед искусством, перед силой художественно-словесных средств выразительного воздействия на душу человека пришла к идеалистической проповеди «искусства для искусства», искусства, лишенного злободневного общественного содержания, вечного и замкнутого в цепи «вечных» тем. В теориях «Серапионов», совпадавших во многом с тогдашним «формализмом», господствовал культ «формы», «приема». Целью художника становилось изыскание необычных средств воздействия и обновления литературного рассказа, или, как тогда говорили, «остранения», что представляет собой перевод любого жизненного факта в мир «странного», способного задеть воображение и непосредственные чувства читателя. Художественно-изощренные средства, культивировавшиеся прозой «Серапионов», — это сказовая, так называемая «орнаментальная» проза, в которой неавторский план повествования придавал ему особенную художественную остроту, неожиданная, фрагментарная и «перевернутая» композиция, разнообразные средства иронического переосмысления материала, использование внелитературных фактов и языковых средств для неожиданного «остранения» формы, культ изощренного словообраза, внешней образной ассоциации и т. п.
Но действительно живой, трагический, революционный жизненный материал, который принесли с собой прозаики 20-х годов, не подчинился той эстетской обработке, которую предпринимали «серапионы». И во многих произведениях 20-х годов мы встречаем кидающееся в глаза противоречие между эпически-значительным содержанием и суетливой нарочитостью формы, стремящейся к изощренности, ненужной усложненности и непременному «остранению».
В «Партизанских повестях», как мы видели, Вс. Иванов достигает уже большой степени художественно-образной выразительности, способной передать все величие и драматизм темы гражданской войны. Можно ко всему, что уже сказано, упомянуть здесь о превосходном использовании художественной детали в повестях, об отдельных изобразительно-выразительных штрихах, которыми Вс. Иванов умеет схватить характерный облик попавшего в его поле зрения человека (например — «похожий на новое стальное перо, чистенький учитель» или «белокурый, курчавый парень, похожий на цветущую черемуху», «цыплята, похожие на кусочки масла») или передать в одной детали ужас и боль разорения и смерти, которые несет с собой война (в «Бронепоезде» партизаны проходят через мертвое село, в котором только что шел бой и «от двора ко двору, среди трупов, кольцами кружилась сошедшая с ума беленькая собачонка»). В «Партизанских повестях» восхищает обильная красочность, свежесть, цветистость образов и языка. В повестях мерцают и горят все цвета и пленительные оттенки, переданные в интенсивных, красочных эпитетах — блестящий, золотой, зеленовато-золотистый, пурпурно-бронзовый, кроваво-черный и т. п. Один из исследователей творчества Вс. Иванова заметил, что «Партизанские повести» как бы не написаны, а ярко вышиты, подобно азиатским коврам, унизаны блестками и золотом.
