В кабинет вошёл с крайне взволнованным видом Ятчоль. Прижав малахай к груди, он выпалил:
– Я видел шаман Пойгин! Плёка Пойгин. Очень сильно шаман Пойгин!
Медведев улыбнулся Журавлёву:
– Вот и ещё один борец с шаманами.
– А если он прав?
– Прав я, Саша. Прав не только потому, что прогнал Ятчоля за пьянство…
– Вообще-то, конечно, он мог нам и пожар устроить.
– Вот, вот, пожар, – подтвердил Медведев в какой-то глубокой сосредоточенности. – Но дело не только в этом. Я его уволил за двоедушие, за холуйство. Нам, дорогой Саша, не нужны угодливые людишки, не нужны марионетки, нам нужны равные среди равных. И это не просто громкая фраза, в этом наша суть. Ради этого я лично подался на край света, полагаю, что и ты тоже…
– Да, в этом вы можете быть уверены.
– Уверен, вполне уверен, Саша.
А Пойгин продолжал постигать порядки в стойбище Рыжебородого. После завтрака он пошёл вслед за детьми и оказался в другом деревянном вместилище, где учили их разгадывать тайну немоговорящих вестей. Дети разместились за деревянными подставками, которые они называли партами, разложили перед собой буквари. Едва протиснувшись, сел за одну из парт и Пойгин.
Когда вошла учительница – жена Рыжебородого, то все дети встали и на её слова ответили каким-то единым дружным возгласом. Пойгину ещё не приходилось слышать, чтобы сразу много людей произносили одно и то же слово. Потом учительница ещё что-то сказала, и дети, видимо ей повинуясь, сели, раскрыли буквари. Учительница подошла к чёрной доске и принялась вычерчивать куском белой глины какие-то знаки; оставляла следы на доске, будто куропатка на снегу, и усердно что-то объясняла. Голос её был приветливым, а глаза, похожие на частички синего неба или синей воды спокойного моря, лучились добротой и каким-то особенным желанием раскрыть тайну белых знаков; она так старалась, что, казалось, готова была вынуть собственное сердце, только бы поскорее догадались дети, что она хочет им объяснить. Разговор её на чукотском языке звучал порой очень смешно, однако все слова можно было понять, беда была лишь в том, что Пойгин не мог уразуметь их смысла. Его изумляло, что дети всё-таки учительницу понимали, отвечали на её вопросы, зачем-то высоко поднимая перед этим руку. Особенно старался Омрыкай. Он чаще всех поднимал руку, порой привставал, на лице его отражались мольба и упрямство. И учительница, видимо, поняла, что происходит с мальчиком, пригласила его встать рядом с собой, передала ему кусочек белой глины, сказав при этом:
