— Стой, корова… Стой смирно… Знаю, что делаю…
Первый раз Миша проснулся от того, что во сне ему не удалось найти потерянной лопаты. Страшный вопрос: «Что же делать? Что сказать теперь Никите?»— заставил его искать помощи, ион обратился за ней к Гаврику. Видимо, Мише только показалось, что он громко крикнул, потому что у костра, озаренного пламенем, сидя, спокойно разговаривали Наталья Ивановна со стариком, а Гаврик слушал, держа лопату между колен.
Дед, посмеиваясь, говорил:
— Не будь лесополосы, куда бы нас с Гавриком загнал «лохматый барбос», уму непостижимо, а то все-таки барьер, затишье…
— Рук да рук просит степь, а тут проклятый фашист войну затеял… В колхозах остались одни бабьи руки. Много ли ими наделаешь?
Миша видел сквозь прищуренные глаза, как Наталья Ивановна, сбив левой рукой серый шерстяной платок, правую протянула к огню. В свете костра ее лицо и темная большая рука казались кирпичными, а седые волосы, литым снопом закинутые назад, розово отсвечивали.
— Полностью с ветром справятся они, — указала она на Гаврика. — Единоличные закутки им не помеха… А то ведь что еще бывает… — Наталья Ивановна повернулась к старику. — Ныне по дороге набрела на Мавру хворую… Хворая, хворая, а приплелась по такой непогоде молоденьких ясеней нарезать. Катущок для свиньи у ней в неисправности. Ножичком чик — и на кучу, чик — и на кучу… Не сдержалась, немного толкнула я ее.
«Ты, — говорит она, — толкаться не имеешь полных правов!.. Можешь доставить до народного судьи».
Только, говорю, мне и дела, чтобы с тобой прогуливаться до нарсудьи и обратно… С колхозом ясени я сажала! По военному времени, я тебе и судья. Ну, и со злости немного потрясла ее за воротник.
Наталья Ивановна, посмеявшись, повернулась к Гаврику и сказала:
— Вот им катушки не будут бельмом на глазу… Они сделают больше… Особо такие вот, что за войну горя хлебнули, в труде возрастают, смелости набираются..
— А мы? — спросил старик и посмотрел на Наталью Ивановну так, что засыпающему Мише долго пришлось ломать голову над обидным вопросом: «Ну почему такие люди, как дед, стареют?»
Второй раз Миша проснулся от громкого разговора, который игриво забросил с надворья ничуть не унимающийся ветер. Дед подворачивал запряженных в арбу волов, отмахивающихся от сухого вихревого ливня и тянувшихся из темноты глазастыми мордами к свету, под сарай. Сдерживая их, Иван Никитич кричал:
— Наталья Ивановна, поспешай, родимая! Скотина в беспокойстве!
