Кто-то присвистнул. Но ни возражать, ни спорить не стал никто. А Добрынюк поднялся, выпрямился во весь свой рост, привычно поправил ремень:
— Не будем терять времени...
Ночь была темна, беззвездна и по-осенпему прохладна. В поселке светилась чуть не половина окон.
К утру, одуревшие от волнений и усталости беспокойной ночи, мы снова собрались в бараке. Роман Ковалев возвратился последним: оказывается, он все время ходил с дружинниками — сначала с одной группой, потом, не передохнув и получаса,— со второй, хотя никто его об этом не просил.
— Что, помоложе никого не нашлось? — укоризненно гроизнес Лукин.
Роман угрюмо молчал.
Никогда прежде я не поверил бы, что меньше чем за сутки человек способен так перемениться. Он болезненно почернел, ввалившиеся глаза сверкали нездоровым блеском, а движения были какие-то растерянные, будто собрался человек что-то делать, а что — не может вспомнить.
Лукин молча показывал мне глазами на Романа и сокрушенно покачивал головой.
— Надо что-то придумать,— ни к кому не обращаясь, повторял Роман.— Нет, надо же что-то придумать!..
Он-то и подал мысль: хорошо бы поговорить с Анютой, может, ей что известно? Мы переглянулись: а и верно! Как никому из нас до сих пор в голову не пришло?
В женский барак отрядили Лукина и меня; хотели еще послать Романа, но тот отказался наотрез.
— Не знаю, что стряслось,— ворчал бригадир по дороге, попадая в колдобины и чертыхаясь.— А только чует мое сердце, удивит нас еще этот распрекрасный Алешенька!
— Погоди, погоди,— обрывал я его.— Ты же сам говорил, что веришь Алешке, как себе.
— Говорил, ну и что? — Лукин снова спотыкался и исступленно бранился. Прежде за ним этого не наблюдалось. — Мало ли что говорил... Он, знаешь, из тех, у кого без чепэ ничего в жизни не обходится.
У меня разболелась нога; я шел, едва поспевая за ним, и передо мною неотступно стояла в памяти одна и та же картина.
...Наташина обнова — нейлоновая модная кофточка, темно-вишневая, с каким-то удивительным переходом полутонов от светлого и нежного, где основной тон едва угадывается, к густому и мощному, — чудо как шла смуглокожей, с тонкими чертами лица и копною светлых волос большеглазой Наташе. «Она еще силы своей не ведает,— думал я, пока она на носочках кружилась передо мною, с наивной непосредственностью хвастаясь обновой. — Войдет в годы — сколько сердец разорит!»
— Наташа,— осторожно говорю я.— Вы хорошо знаете Анюту?
Девушка глядит на меня удивленно, вполоборота через плечо:
