...Намело-замело. Но была б только верность
жива —
И друг к другу пути два распахнутых сердца
найдут.
— Что ж ты держишь в секрете? — возмутился Руденко.— Я-то до сих пор ничего не знал.
— А я не держу,— спокойно возразила женщина.— Просто тебе некогда было.— Она весело подмигнула мне: вон, мол, как у нас — критика, невзирая на лица!
— Приятная песня,— сдержанно сказал Руденко.— А кто автор?
— Да он у вас в бараке живет, рабочий. У него такая странная фамилия,— Тоня произнесла медленно, в растяжку: — Шерша-вый!..
Вот тебе и еще один урок жизни, Алексей Кирьянович. А ты-то голову ломал, не испортил ли Серегу своей неосторожной похвалой.
Я взглянул на часы и спохватился:
— Други мои, мне пора!
1
Виноградова — с той самой поры, когда он первый раз появился у нас в бараке узнать, что приключилось со мною,— больше я не видел. Слышать о нем слыхивал. Почти каждый день. Ругали его все: и бригада Лукина, и Лариса, и забегавшие на огонек жители соседних бараков, и даже мирнейшее существо — Варюшка.
Ругали за то, что равнодушен к судьбам молодоженов, за путевки в дом отдыха, распределенные как-то не так, и просто за то, что «корчит из себя большого начальника». Щупленького низкорослого Виноградова поселковые остряки безжалостно прозвали «Верстою». Верста да Верста — так и приросло к нему это прозвище.
В то утро, как всегда по воскресеньям, шумные соседи мои поднимались не торопясь, с ленцою, утюжили брюки, сорочки, одевались, брились; долго — и тоже с ленцою — препирались, кому идти за водой; все были настроены в высшей степени благодушно.
И вдруг ворвался Виноградов. Лицо его пылало гневом.
— Н-ну, Лукин! — с порога, не здороваясь, выкрикнул он.— Н-ну, Лукин, я тебе никогда этого не забуду!
— Ты бы хоть шапку снял,— миролюбиво посоветовал бригадир.— В жилье входишь, не в сарай. К людям.
— Э, будто в шапке дело! — в сердцах Виноградов сорвал с головы свою пыжиковую, в утреннем инее шапку, хлопнул ею о колено и швырнул на подоконник.— Ты, знаешь, зубы мне не заговаривай!
Лукин переглянулся с нами, пожал плечами и молча пододвинул ему стул, жестом приглашая к столу. На заместителя председателя постройкома он глядел с веселым любопытством.
— Дед мой покойный, — все так же невозмутимо начал
он,— служил у казачьего атамана Платова. Ох, тоже лю-ютый был мужчина — атаман.
Борис, будто только того и ждал, с ходу включился:
— Это про которого в песне поется? — сияя невинными родничками глаз, поинтересовался он.— «Семь держав под ногами распластал, семь губерний нагайкой исхлестал»? Этот, что ли?
