Вдруг — сразу, грохотом — музыка!
Брид подскочил и заморгал глазами. Его лицо искривилось от ужаса и отвращения.
— Ты, Бажан, крепкий, нормально переносишь музыку. — говорит.
— Так я ж привык в Аграрке. У нас, что ни вечер, — то песни, а то и танцульки.
— Тьфу, гадость! — говорит Брид.
Музыка набирала силу, становилась все веселее, ритмичнее.
Прямо хоть в пляс. Но ничто нё двигалось на улицах. Мне захотелось вида хотя бы кошки приблудной или куцехвостой собаки, но в Агло их нет. Даже нет лиловых. Словно эти прекрасные, благородные агломераты боятся показать свое истинное лицо.
Все во мне задрожало и напряглось. Брид хватает меня за локоть: «Опять, щенок, в тебе соки играют?» Я его отталкиваю и встаю. Я должен. Мне нечего бояться. Я вышагиваю из подъезда и вываливаюсь в Пустицу. Музыка крепнет.
— Вернись, — кричит Брид, но выйти за мной не осмеливается. Из других подъездов испуганно выглядывают — вижу.
Я выхожу на середину улицы и оглядываюсь. Мне жутковато. Вроде сейчас дома двинутся и расплющат меня.
Я медленно иду вперед, не вижу глядящих на меня. Пасти подъездов. Агломераты — торчащие зубы. Если появится Он, то никто не бросится на помощь. А Защита? Нет, Защита меня охраняет.
Но музыка звучала, и навстречу ей звучала музыка внутри меня. Я забыл о нем. Потому что Он и музыка были несовместимы. Пока есть музыка, Он бессилен.
Я перестал робко сутулиться и, наконец, смотрю прямо перед собой, смело. Я напеваю, да, я напеваю!
Я пришел на карнавал, так какое же у меня лицо? Сейчас, именно сейчас у меня должно быть мое и только мое лицо! Я посмотрел направо и налево, и вдруг увидел себя отраженным в глазах тех, кто подглядывал за мной, торча в открытых пастях подъездов. Так вот я какой! Вернее, как много меня. В одних глазах я видел страх, в других — робость, в третьих — отвращение, в четвертых — восхищение. И из чужих я творил свой образ. Нет зеркала, кроме зеркала других. И каждое это зеркало дает свое отражение. И снова все непонятно. . . . . и вдруг я на площади перед Оплотом. И без того неимоверно огромная, она сейчас пустая, измеряется световыми годами. Я иду и иду, пока до самого Центра. Стоп. Вокруг. Меня видят все!
Музыка вихрилась, как заоконный белый мир моих детских зим. И моя музыка рвалась из меня-клетки. Я незаметно пританцовываю. И вдруг — в пляс. Прямо в центре площади. Один! Э-эх! Не удержаться!
Из одного подъезда в другой перебежала угловатая фигура. Я, извиваясь в танце, заметил, что это был домашний робот. Он прикрывал пульт управления — лицо робота — платочком. Э-эх, дурни!
