Весь он горел: пригнулся, расставил пошире ноги, согнул в локтях руки, и прищурился, как вчера. Но — не улыбался.
— Ну, Гера, прости, я хотел, как лучше, — шепнул я на ухо девушке.
Заглянул напоследок в ее глаза, — глаза у нее были обыкновенных размеров, и в них жила месть. Тайная, коварная вендетта, — удовлетворение которой наступает только с чьей-то смертью…
Пусть потешится, — это все же лучше, чем бесконечно всего бояться.
Я повернулся к Сычу. Боксерских стоек я не знал, — видел всякое по ящику, разные бои за звание чемпионов мира у профессионалов, как они там стоят. Но на их подготовку, я думаю, — ушли годы тренировок.
Посмотрел на Сыча, как он изготовился к первому удару, перенося тяжесть тела с одной ноги на другую, — и ударил первым… Потому что понимал, — второго шанса мне не представится.
Дотянулся до его щеки, смачно ее треснул, — и тут же отскочил назад, чтобы приготовится к его атаке.
Но Сыч в атаку не пошел. Он опустил руки и стал оглядываться по сторонам.
— Кто меня ударил? — спросил он у тех, кто стоял сзади.
На него смотрели недоуменно. Его братья по оружию.
— Кто меня ударил? — спросил он у тех, кто стоял слева от него. Потом повторил свой вопрос тем, кто стоял справа.
Никто ему не мог ответить ничего вразумительного.
Он притронулся к щеке, по которой я его треснул, и стал ее ощупывать. Потеряв ко мне всякий интерес.
Гера подошла, прижалась ко мне и обняла за талию. Запанибратски. Как своего закадычного дружка.
— Дядя Миша, — сказала она…
Тут в толпе возник непонятный шум. Она ожила и стала редеть.
Я увидел, — со стороны леса к нам приближается кавалькада всадников. Целый табун. И на каждой лошади кто-нибудь сидел.
Но посмотрел мельком. Поведение Сыча продолжало интересовать меня больше. Вдруг, это какой-то хитрый деревенский прием самообороны. И сейчас он кинется на меня с кулаками. И тогда пощады уже не будет.
Так и стоял, не сводя с него глаз, пока первые лошади не подъехали к нам, а толпа не рассеялась окончательно, — так что остался только Сыч, по-прежнему не отнимавший ладони от своей ненаглядной щеки, да трое, наверное, его самых близких сослуживцев. Ну и мы, с Герой, конечно.
— Какая очаровательная парочка! — услышали мы женский мягкий голос. — Дети, вы только посмотрите, это же вылитые пастух с пастушкой… Пастух, а пастух, — где ваши козочки?
Здоровенные лошади наехали на нас крупами, остановились и принялись фыркать, поводя головами. Дети на них были, — кроме двух дамочек в кокетливых шляпках с вуалями, — человек пять детей, поменьше и побольше, четыре мальчика и девочка, все в жокейской амуниции, в блестящих сапогах, белых рубашках с жабо, и тесных кепочках с небольшим козырьком.
