Я третий месяц хожу на этот пост, с тех пор как его ввели. Третий месяц не замечаю за выкрашенной стеной ни огонька, ни шума, ни какого-либо, движения.
Там никого нет.
У генерала — дача, но нет времени для отдыха. Ему хватает забот, и предчувствую: с каждым днем их становится все больше…
Ворота открываются с той стороны, с этой — ни замка, ни замочной скважины. Дерево забора гладкое, шершавое на ощупь. Я погладил его, словно знакомясь, — и прислушался.
Как-то я пробовал, затаив дыхание, послушать потустороннюю тишину. Кто-то дышал рядом со мной, через тонкую преграду. Сторожевая собака? Ни разу не слышал ее лая… Или мне показалось тогда?
Между воротами и землей, нет расстояния. Я ложусь на теплый после дня асфальт и пробую просунуть туда штык. Он проходит, но не далеко. С трудом.
Ни одно дерево не подходит к забору вплотную. Такая досада.
От забора когда-то вырубили контрольную полосу, но она уже порядочно заросла. Здесь удобно прокладывать тропинку, кроме высокой травы, других препятствий нет. Становится заметно, забор неровен, идешь не по прямому коридору, где виден всем спереди и сзади. Он изгибается, доступные взору участки коротки, не больше десяти-пятнадцати метров.
Я скулил от бессилия. Невозможно проникнуть через эту толщу, невозможно что-нибудь подсмотреть там, невозможно — ничего.
Бредовое полезло в голову, насчет канализационного люка, саперной лопатки или прыжка Тарзаном с дерева туда, в черную неизвестность.
Но я-то знаю: это — от бессилия.
Всю жизнь, сколько себя помню, чуть ли не с пеленок, выхожу ночами, с автоматом, на охрану важных объектов. Доверенных мне… Давно уже познал меру реальности. Невозможно проникнуть туда, куда невозможно проникнуть.
Плелся по периметру, смиряя щенячье свое самолюбие, — когда в ровном полотне тишины, вдруг произошло движение, в каком-то месте вдруг нарушилось ее спокойствие, она стронулась с места, поплыв раскаленным воздухом.
Я замер, исчез с тропинки, я уже корявый, высохший пень, безразлично застывший среди зелени.
Тишина впереди успокаивалась, за поворотом — пробежала мышкой, хрустнула под ногой, и снова — ничего.
Но остался незаметный никому, кроме обостренного моего постового чувства, протуберанец.
Это не мышь.
Я двинулся вперед, тенью, перемещая свои контуры в бледных лучах Луны. Отрезок за поворотом открылся мне. В нем не было ничего странного… За исключением одного.
Немного дальше забор темнел густеющей несвойственной ему оборванной чернотой, словно ночь провела на нем жирную спокойную черту. Мне не надо было объяснять, что это. Я наслышался и насмотрелся за свою жизнь на разные тайные двери и калитки.
