Но я всегда знал: если мне когда-нибудь станет невмоготу, и я застрелю себя, буду валяться глупой куклой защитного цвета, бессмысленной и смешной, он — единственный, — кто пожалеет меня.
Когда уже не будет смысла что-то скрывать.
— Все равно, — сказал я, — через три с половиной месяца меня не будет здесь. Что бы ни случилось.
— Вот ты где нажрался, — сказал он. — Никто тебе ничего насильно не вливал… Сам гужевал будь здоров!.. Только, наверное, успевали подносить. Гитарка, наверное, была. И девочки. А ты между ними, король… Супермен, мать твою!.. На баб военная форма действует неотразимо. Может, ты и трахнул кого-нибудь?
— Да, — согласился я. — Она называла меня Витей… Когда я это делал.
— Разве тебя зовут по-другому? Ты разве не Витя?
— Нет.
— Какая разница. Вы все одинаковы. Все на одно лицо.
Он поддел ногой консервную банку, она улетела куда-то, высоко подпрыгнув.
— И вы, — сказал я. — Мы все на одно лицо… Для них.
— Я?! — переспросил он.
Я повторил:
— Вы, — сказал я. — Как и я для той девчонки. В форме… Вы для нее — тоже Витя.
Скулы капитана заиграли желваками, и он вытащил сигареты. Опять он не предложил мне закурить. Хотя мне хотелось курить очень, а мои сигареты остались в караулке, в столе у Складанюка, в ячейке, где лежали вещи арестованных.
— Я не хотел вас обидеть, — сказал я. — Так уж выходит… Нас легко отличить по форме… И получается, что мы — ее часть… Форма одна на всех, а люди разные. Так что в форме легко спрятаться. Это так удобно…
— Не знал, — сказал капитан, глубоко затягиваясь, — что у меня в роте есть такой умник… Знал бы раньше, был бы у нас и другой разговор — позадушевней.
— Я не про вас, — сказал я. — Про себя… Ну, и про вас… Про всех…
— Что, есть что прятать?
— Не знаю, — сказал я.
Я и не знал, на самом деле. Да это было и неважно, было ли мне чего скрывать. Причем здесь я… Через три с половиной месяца меня не будет здесь. Или домой, или в дисбат. Но — не будет… Вот что было главным.
— Вы останетесь, — сказал я. — Я уеду, вы останетесь. Вам будет не хватать меня. Потому что — я ваш друг… Вы, может, не понимаете еще.
Он понял, о чем я, но изобразил скомороший испуг, а следом — брезгливую гримасу. Но, я видел, что он понял.
— Придурок, — сказал он тихо. — Ты — сумасшедший… Так говоришь: друг?.. Не больше?! А может, это у тебя любовь?.. Братская такая. Или, может, какая другая?!
Он продолжал юродствовать, но это не задевало меня. Я понимал, это последний наш разговор. Больше вряд ли представится случай.
