Поэтому-то я никогда и не «обобщал» (то есть не сводил воедино)
те общие места, которыми руководятся современные мне естествоиспытатели, а критически
исследовал эти общие места в том их классически ясном и классически выраженном
виде, в каком они изложены у их подлинных авторов – у Демокрита, у Платона и
Аристотеля, чтобы выяснить, что в этих общих местах разумно, а что – нет, различить
несомненное от сомнительного.
Ведь философия тоже требует мышления, то есть способности различать
то, что выдерживает самое решительное сомнение, от того, что такого сомнения
не выдерживает.
А просто «обобщать» и без того «общие» идеи – значит просто переливать
из пустого в порожнее. И никакого «мышления» для этого не требуется – тут достаточно
умения пересказывать одно и то же, только другими словами, и выдавать это занятие
за «мышление» – тем более за «философию» – способен только либо крайне наивный
и невежественный в философии человек, либо жулик, желающий продать вам залежалый
товар в заново подкрашенной словесной таре, в тех терминах, которые на сей день
почему-либо стали модными...
Философу же, как и всякому самостоятельно мыслящему существу, заниматься
этим попросту неприлично.
Поэтому-то я, Декарт, никогда и не занимался «обобщением» готовых
и без того общих мест, а всегда старался – по примеру достойного Галилея – расследовать
вещи и их причины сам, доверяясь только своему собственному во всем сомневающемуся
уму да точному эксперименту. В философии я всегда поступал точно так же, а не
«обобщал» чужие идеи и методы, а особенно модные.
Когда я, устав от математики, брался за философию, то я тут исследовал
до конца «вещи», составляющие специальный предмет философии, а не болтал о каких-то
других вещах и о том «общем», что имеют между собою эти разнообразные, может
быть, и очень интересные, но никакого отношения к философии не имеющие вещи.
Именно поэтому мне и удалось разработать новые общие идеи и методы,
до которых естествознание дозреет лет через двести, а то и триста, а не пересказал
еще раз те общие идеи, которые и без меня были известны всем благодаря Демокриту
и Аристотелю, выдав их за свои.
Я считаю нужным объяснить это потому, что очень боюсь, как бы и
мои собственные идеи не постигла лет через триста та же незавидная судьба, как
бы какой-нибудь любитель «обобщать» общие идеи и методы современного ему естествознания
не «открыл» бы вновь мои, Декарта, общие идеи и методы (а через триста лет, я
в этом убежден, они станут такими же «общими», как в мое время – аристотелевские
и демокритовские) и не выдал бы их за свои, да еще не назвал бы при этом меня,
Декарта, старомодным и устаревшим дураком.
