Но довольно об этом – мы говорим сейчас не о природе света, а о
природе «естественного света разума» – о природе мышления («души») и о связи
этого мышления с нашим собственным телом.
Только одно я хочу добавить специально для тех, кто будет беседовать
со мною лет через триста, когда мое бренное и хилое тело уже давным-давно сгниет
под могильной плитой, и от меня останется только та часть, которая бессмертна
и вечна, – моя «душа».
Разумеется, я имею в виду вовсе не сомнительное удовольствие исполнять
роль призрака на сеансах столоверчения (которое через триста лет будет, несомненно,
называться как-нибудь иначе – то ли телепатией, то ли парапсихологией) и шептаться
с потомками через посредника медиума. От такого посредника да упасет меня бог
– знаю я этих прохвостов, – всё переврут! От имени моей души я уполномочиваю
говорить только написанные мною книги и письма. В них-то и будет обитать моя
душа (мои мысли, мой интеллект), которая будет оживать каждый раз, когда кто-то
станет мои сочинения перечитывать и обдумывать, то есть будет воспроизводить
ход моих мыслей в своей собственной голове.
Так вот, если через триста лет после моей земной кончины какой-нибудь
умник скажет вам, что Декарт построил свою философию путем «обобщения успехов
современного ему естествознания», то плюньте этому умнику в глаза.
Я никогда не занимался обобщением чужих успехов, а предпочитал
добиваться своих собственных, и не только в математике и физике, а и в философии.
Обобщать и без того общие идеи – занятие пустое и легкое, и предаваться ему может
только очень несерьезный и легкомысленный человек, легковерно принимающий за
чистую монету всё, что пишут современные ему естествоиспытатели, и даже не пытающийся
критически разобраться в том, что они пишут, – отличить разумные идеи от плодов
воображения.
Иначе говоря, такого дикого представления о философии может придерживаться
только тот, кто совершенно не понимает природы мышления и не умеет правильно
пользоваться этой драгоценной способностью, отличающей человека от любого животного,
– только раб чужого воображения.
Ведь что касается общих идей, руководящих их мышлением, естествоиспытатели
никогда – ни в мое время, ни раньше, ни позже – не отличались и не могут отличаться
оригинальностью. Общие идеи они всегда заимствуют у давно умерших писателей,
хотя и не любят в этом признаваться. Так что если бы я и в самом деле «обобщил»
те «общие идеи», которыми руководствуются современные мне физики и математики,
то я получил бы опять ту самую философию, которой они обучались в школе, – лишь
мешанину из плохо или хорошо переваренных идей Демокрита, Платона и Аристотеля...
Так зачем же это делать, если можно прочитать самих древних писателей?
