ли я мыслю? Я надеюсь, что правильно, но знать
этого наверняка – не знаю. Я не настолько самонадеян с тех пор, как убедился
на собственном опыте, сколь часто я ошибался в жизни, сколь часто я принимал
за достоверное то, что позднее оказывалось чистейшим заблуждением, то есть почитал
за истину всего лишь продукты воображения – моего ли собственного или же чужого...
В самом деле, очень может статься даже, что моя знаменитая нынче
аналитическая геометрия – это тоже лишь продукт моего воображения и одновременно
– послушное орудие чужого, капризного и злонамеренного воображения. Разве не
так? Ведь если какой-то артиллерист точно вычисляет положение своих пушек, чтобы
вдребезги разбить цветущий город только за то, что его жители несколько по-иному
представляют себе Бога, чем этот артиллерист или король, приказавший ему расстреливать
«еретиков», то не значит ли это, что он поступает, может быть, и неправильно,
хотя все его вычисления безупречны?
В самом деле, разве может моя аналитическая геометрия поручиться
за то, что и в самом деле необходимо наводить пушки на город только по той причине,
что местные жители имеют в своем воображении несколько иной образ Бога, чем мой
король? Значит, точно рассчитанная траектория полета ядер и полет настоящих ядер,
согласный с нею, повинуются капризному воображению, проектируются и осуществляются
в согласии с капризом этого воображения, а вовсе, может быть, не в согласии с
подлинной волей подлинного Бога? Разве не так?
Посему я и предпочитаю думать – всё то, что я кругом себя вижу,
всё то, что считается «достоверным», и все те действия, которые я сам совершаю
в качестве офицера на войне, и всё остальное – все это происходит по воле Воображения,
суть фантомы Воображения (моего или же чужого), суть результаты ошибочных
действий моего «ума», моей «души», а вовсе не абсолютно верные истины. Каков
Бог «на самом деле», этого я не знаю точно, точно так же, как не знаю и другого
– а надо ли палить из пушек по людям, которые представляют себе этого Бога несколько
иначе, чем Я?
Я этого не знаю наверняка и думаю, что этого не знает никто. А
поскольку жить все-таки нужно и действовать нужно – служба обязывает, – я и поставил
себе за правило: во всех сомнительных случаях думать так, как то предписывают
мне обычаи и нравы моей родной страны. Это и есть мое первое правило:
«Первое – это подчиняться законам и обычаям моей страны, блюдя
религию, в которой по милости Бога я воспитан с детства, и во всем остальном
руководствоваться мнениями, наиболее умеренными и далекими от крайностей, общепринятыми
среди самых рассудительных людей, с коими мне придется жить. Ибо, не ставя ни
во что все мои собственные суждения, как подлежащие проверке, я был уверен, что
самое лучшее для меня – следовать мнениям людей, наиболее рассудительных, и хотя
бы среди персов или китайцев имелись, быть может, люди столь же рассудительные,
как и среди нас, мне казалось наиболее полезным следовать правилам тех, с которыми
мне придется жить...»
