И церковь сразу же увидела, чем ей это грозит. Она была абсолютно,
на сто процентов, права, провозгласив анафему атеисту Спинозе, хотя сам
Спиноза «атеистом» себя ни сознавал, ни называл, ни чувствовал, искренне заблуждаясь
относительно подлинного смысла и масштаба своей собственной мысли. Он хотел всего-навсего
прояснить и уточнить понятие, лежавшее в основе нравственности его эпохи, – исходное
понятие этики – уточнить его так, чтобы на него могли опираться впредь
только действительно-нравственные, действительно-добродетельные мысли и поступки,
и не могли опираться лицемерно-добродетельные, а на самом деле – кроваво-безнравственные
умонастроения и понятия.
Спиноза исходил из того, что традиционно-религиозное понятие «бога»,
– и именно потому, что оно ложно, антропоморфно (то есть скроено по образу и
подобию реального грешного человека и потому несет на себе печать всех его очевидных
«несовершенств»), – позволяет одинаково хорошо и логично «выводить» из этого
понятия – из исходного понятия этики, – как «добрые», так и «злые» по самому
их существу представления о «правилах жизни».
Спиноза по наивности своей – вполне понятной в его век – полагал,
что народы Европы и всего мира вот уже целые тысячелетия режут друг друга, мешают
друг другу счастливо и спокойно жить и трудиться прежде всего потому, что исходят
в своих размышлениях о том, как нужно жить, из плохо продуманного, неотчетливого
и двусмысленного исходного понятия – из того или иного религиозного толкования
«бога».
Поэтому он и видел свою миссию в том, чтобы прояснить до конца
это понятие и сделать его способным четко и ясно различать действительно нравственные
мысли и поступки от мнимо-нравственных, от лицемерно-ханжеских и бесчеловечных,
от национально-корыстных и эгоистически-своекорыстных устремлений и идей, всегда
выступающих от имени «бога», от имени пророков того или другого определенного
вероучения.
Решая эту – непосредственно очень скромную – теоретическую задачу
«уточнения исходного понятия» этики – науки о нравственности, – Спиноза скорее
всего и не подозревал, какие сдвиги во всей системе европейской культуры вызовет
его корректива, к какому обвалу в здании мировоззрения оно приведет и какой ураган
возмущения и опровержений оно вызовет со стороны церкви, со стороны всей официальной
идеологии, философии... Ураган, который не только не утихнет даже после его смерти,
но даже станет тогда еще злее и свирепее.
