Я оглядел тонущие в сумраке книжные полки, простой стол с разложенными на нем газетами и журналами. Книги как будто столпились вокруг меня, безгласно брали под защиту, подбадривали. Меня словно осенило: ведь и те книги, которые приносил нам в Адабашево Куприянов, он брал здесь, в этой библиотеке; значит, они, любимые мои друзья, здесь, и я могу вновь их увидеть.
— Я хочу «Атмосферу», — еле шевеля губами, попросил я. — «Атмосферу»… Фламмариона…
— Что, что? — спросил Панютин и расхохотался. — Кто же тебе посоветовал Фламмариона? Ха-ха! Уж не Софья Степановна ли?
Мне стало обидно: почему это страшилище с такой усмешкой говорит о моей любимой учительнице?
Я сказал:
— Н-нет… Я сам…
— Ну и врешь! Откуда ты знаешь эту книгу? — гремел Панютин. — Ты только не обижайся… — Тяжелая темная рука неожиданно легла на мою голову, в рыканье льва послышались человеческие нотки. — Нет, сударь, Фламмариона я тебе все равно не дам. Не дам! Рано.
— Я уже читал… Нам Сергей Валентинович приносил… Там… дома… на хуторе, — показал я рукой куда-то на улицу.
— А кто такой Сергей Валентинович?
— Да наш… дядя Куприянов, что был на хуторе… Сад караулил… Его порезали ножами… — Язык мой понемногу развязывался.
Панютина словно кто встряхнул, он поднял гривастую голову, удивленно уставился на меня выпученными, в красных прожилках, глазами.
— Куприянов? Ах вон что… Ты знал Куприянова?
Артамон Демидович склонил голову, и нельзя было понять, то ли он задумался, то ли огорчился моим известием.
— М-м… Куприянов… Н-нда-а… Был такой человек, был… — Панютин помолчал и снова, будто очнувшись от тяжелой сонливости, сердито повторил: — Нет, не дам Фламмариона, не дам. Куприянов — студент, образованный человек, а ты… ты — еще молокосос. Тебе учиться надо. Учиться, да! Вот тебе книжка… По твоим зубам… — И он сунул мне тощую брошюрку с прошитым серыми нитками корешком. — Прочитаешь — вернешь и расскажешь, про что в ней напечатано. Не расскажешь — не дам больше ни одной книжки. О рэвуар![3] Шагай!
Я покорно взял показавшуюся мне обидно маленькой книжицу и на обложке ее прочитал заголовок — «Дробинка».
Панютин записал мою фамилию, а я, забыв сказать «до свидания», вышел на улицу. Лоб мой и даже мальчишеский вихор взмокли от пота, и я понял, почему Петя Плахоткин вышел из читальни, как из бани.
Так познакомился я с хранителем первого на пути моем книжного «святилища».
Через три дня я снова явился в библиотеку, и, пожалуй, с еще большим страхом, чем в первый раз: ведь мне предстоял трудный экзамен — рассказать содержание книги. Чтобы не посрамить себя и заработать право на посещение «святилища», я вызубрил рассказ наизусть.
