Я сел, сконфуженный.
Сема Кривошеин и Петя Плахоткин также похвастались тем, что отцы их и старшие братья читали им про льва и собачку, про акулу и мальчика и про то, как «бог правду видит, да не скоро скажет».
— Ну хорошо, дети. Лев Толстой велик не столько этими произведениями, сколько гениальными романами «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение»… — сказала Софья Степановна. — Их вы будете читать позже, когда подрастете. А пока мы прочтем с вами несколько маленьких рассказов Льва Николаевича… Сегодня мы посвятим ему весь урок. Я прочитаю вам рассказ из его «Новой азбуки»…
И Софья Степановна, вынув из своей сумки изрядно потертую книжку, стала читать о том, как у богатого купца пропал кошелек с деньгами и что потом произошло… Но не успела она дочитать до конца, как дверь класса отворилась и вошел батюшка Петр Автономов, а за ним чем-то разгневанный и как всегда с красным, разгоряченным: лицом Степан Иванович.
— Софья Степановна, — очень сухо проговорил он, — прекратите свои занятия. Сейчас будет урок закона божьего.
Лицо нашей любимой учительницы вспыхнуло, и она вышла из класса.
Степан Иванович последовал за ней и сразу же из коридора стал доноситься разгневанный голос учительницы и невнятное бормотание оправдывающегося в чем-то заведующего.
Кажется, я никогда еще так ненавидел отца Петра, как в эту минуту. И когда он, по обыкновению, сказал: «Встаньте, дети. Дежурный, читай молитву», — я совершенно бессознательно, движимый каким-то новым для меня чувством, громко выкрикнул:
— Мы уже читали! Зачем два раза? — И даже не привстал при этом.
Отец Петр засопел, как насос, всасывающий впустую воздух, странно заплямкал толстыми губами и, удивленно уставившись на меня водянисто-серыми глазами, проговорил, против ожидания, очень елейно:
— Мальчик, встань, когда говоришь с законоучителем.
Но сила, толкнувшая меня на дерзость, еще не ослабила своего действия. Я уже понимал, что делаю что-то недопустимое, за что навлеку на себя небывалую кару, и все-таки продолжал сидеть.
— Ты что? Опупел? — при этом слове в классе послышались смешки. — Выйди вон! — во все свое поповское горло вдруг гаркнул всегда смиренный отец Петр и, видя, что я не двигаюсь с места, сам подошел ко мне, схватил за волосы и, проведя через весь класс, вытолкнул в коридор.
Серебряный крест, метнувшись на животе батюшки, угрожающе блеснул перед моими глазами, дверь в класс захлопнулась. Я наконец опомнился и понял, что совершил нечто такое, что шло вразрез со всем моим предыдущим поведением. Но страх мой уже прошел. Я уставился лбом в холодную, замызганную, вытертую до глянца спинами стену и, стиснув зубы, стал размышлять о том, что же со мной теперь будет. Плакать мне не хотелось. Я испытывал только стыд при мысли, что скажет Софья Степановна, когда увидит меня в коридоре.
