— Я не понимаю вас, Ваше Величество!
Наш разговор велся всё время так тихо, что его не могли слышать присутствующие, но теперь они все ждали ответа Бертье.
— Если я буду низложен и изгнан, пойдете ли вы за мною в изгнание?
— Нет, Ваше Величество!
— Черт возьми! Однако вы откровенны!
— Я не буду в состоянии идти в изнание, Ваше Величество! — А почему?
— Потому что меня тогда уже не будет в живых!
Наполеон расхохотался.
— И есть еще люди, говорящие, что наш Бертье не отличается особой сообразительностью,— сказал он. — Я вполне уверен в вас, Бертье, потому что хотя и люблю вас по своим собственным соображениям, но не думаю, чтобы вы менее других заслуживали моего расположения. Нельзя сказать того же о вас, мсье Талейран! Вы отлично перейдете на сторону нового победителя, как вы некогда изменили вашему старому. Вы, мне кажется, имеете гениальное умение пристраиваться!
Император очень любил подобные сцены, ставившие в затруднительное положение всех его слуг, потому что никто не был гарантирован от коварного, легко могущего компрометировать вопроса. Но при этом вызове все оставили в стороне свои опасения, с удовольствием ожидая ответа знаменитого дипломата на столь справедливое обвинение.
Талейран продолжал стоять, опираясь на палку; его сутуловатые плечи слегка наклонились вперед, и улыбка застыла на его лице, как будто только что он услышал самую приятную новость. Единственное, что в нем заслуживало уважения, это его умение держать себя с полным достоинством и никогда не опускаться до раболепия и лести перед Наполеоном.
— Вы думаете, что я покину вас, Ваше Величество, если Ваши враги предложат мне больше?
— Вполне уверен в этом!
— Я, конечно, не могу ручаться за себя до тех пор, пока не будет сделано предложение. Но оно должно быть очень выгодно. Кроме довольно симпатичного отеля на улице Святого Флорентина и двухсот тысяч моего жалованья, я еще занимаю почетный пост первого министра в Европе! Правду сказать, если меня не имеют в виду посадить на трон, я не могу желать ничего лучшего!
— Нет, я вижу, что могу надеяться на вас,— сказал Наполеон, взглядывая на него своими вдруг сделавшимися задумчивыми глазами. — Но, кстати, Талейран, вы или должны жениться на мадам Гранд, или оставить ее в покое, потому что я не могу допустить скандала при дворе!
Я удивился, слыша, как такие щекотливые, личные дела обсуждались открыто, при свидетелях, но это было также очень характерной чертой Наполеона; он считал, что щепетильность и светский лоск — это те путы, которыми посредственность стремится опутать гения. Не было ни одного вопроса частной жизни — до выбора жены и брошенной любовницы включительно,— в который бы не вмешался этот тридцатишестилетний победитель, чтобы разъяснить и окончательно установить status quo.
